Константин Бальмонт Мимоза

1

Мимоза невинной сияла красой, Питал её ветер сребристой росой, И к солнцу она обращала листы, Чтоб ночью опять погрузиться в мечты.

В прекрасном саду пробудилась от сна, Как Гений Любви, молодая Весна, Траву и цветы пробудила для грёз, Заставив забыть их про зимний мороз.

Но в поле, в саду, и в лесу, и у скал, Никто так о нежной любви не мечтал, Как лань молодая в полуденный зной, С Мимозой сродняясь мечтою одной.

Раскрылся подснежник под лаской тепла, Фиалка от вешних дождей расцвела, И слился их запах с дыханьем весны, Как с пеньем сливается рокот струны.

Любовью тюльпан и горчанка зажглись; И дивный красавец, влюблённый нарцисс, Расцвёл над ручьём и глядит на себя, Пока не умрёт, бесконечно любя;

И ландыш, подобный Наяде лесной, Он бледен от страсти, он любит весной; Сквозит из листвы, как любовный привет, Его колокольчиков трепетный свет.

Опять гиацинт возгордился собой, Здесь белый, пурпурный, а там голубой, Его колокольчики тихо звенят, — Те звуки нежней, чем его аромат;

И роза как нимфа, — восставши от сна, Роскошную грудь обнажает она, Снимает покров свой, купаться спешит, А воздух влюблённый к ней льнёт и дрожит;

И лилия светлую чашу взяла, И вверх, как Вакханка, её подняла, На ней, как звезда, загорелась роса. И взор её глаз устремлён в небеса;

Нарядный жасмин, и анютин глазок, И с ним туберозы душистый цветок, Весною с концов отдалённых земли Цветы собрались в этот сад и цвели.

Под ласковой тенью зелёных ветвей, Под искристым светом горячих лучей, Над гладью изменчивой, гладью речной, Дрожали кувшинки, целуясь с волной.

И лютики пёстрой толпой собрались, И почки цветов на ветвях налились; А водный певучий поток трепетал, И в тысяче разных оттенков блистал.

Дорожки средь дёрна, как змейки легли, Извилистой лентой по саду прошли, Сияя под лаской полдневных лучей, Теряясь порою средь чащи ветвей.

Кустами на них маргаритки росли, И царские кудри роскошно цвели; И тихо роняя свои лепестки, Пурпурные, синие вяли цветки, И к вечеру искрились в них светляки.

Весь сад точно райской мечтой озарён; И так, как ребёнок, стряхнувши свой сон, С улыбкой глядит в колыбели на мать, Которой отрадно с ним петь и играть, —

Цветы, улыбаясь, на небо глядят, А в небе лучи золотые горят, И ярко все блещут в полуденный час, Как блещет при свете лучистый алмаз.

И льют, наклоняясь, они аромат, И с шёпотом ласки друг другу дарят, Подобно влюблённым, которым вдвоём Так сладко, что жизнь им является сном.

И только Мимоза, Мимоза одна, Стоит одинока, безмолвна, грустна; Пусть глубже, чем все, она любит в тиши Порывом невинной и чистой души, —

Увы, аромата она лишена! И клонится нежной головкой она, И жаждет, исполнена тайной мечты, Того, чего нет у неё, красоты.

Ласкающий ветер на крыльях своих Уносит гармонию звуков земных; И венчики ярких, как звёзды, цветков Блистают окраской своих лепестков;

И бабочек светлых живая семья, Как полная золотом в море ладья, Скользит над волнистою гладью травы, Мелькает, плывёт в океане листвы;

Туманы, прильнув на мгновенье к цветам, Уносятся в высь к голубым небесам, Цветочный уносят с собой аромат, Как светлые ангелы в небе скользят;

На смену им снова встают над землёй Туманы, рождённые знойною мглой; В них ветер слегка пролепечет на миг, Как ночью лепечет прибрежный тростник.

Мечтает Мимоза в венце из росы, Меж тем пролетают мгновенья, часы, Медлительно движется вечера тень, Как тянутся тучки в безветренный день.

И полночь с лазурных высот снизошла, Прохлада на мир задремавший легла, Любовь — в небесах, и покой — на земле, Отрадней восторги в таинственной мгле.

Всех бабочек, птичек, растенья, зверьков Баюкает море загадочных снов, Как в сказке, волна напевает волне, Их пенья неслышно в ночной тишине.

И только не хочет уснуть соловей, — Ночь длится, а песня слышней и слышней, Как будто он гимны слагает луне, И внемлет Мимоза ему в полусне.

Она, как ребёнок, устав от мечты, Всех прежде печально свернула листы; В душе её сонная грёза встаёт, Себя она ласковой мгле предаёт, Ей ночь колыбельную песню поёт.

2

В волшебном саду, чуждом горя и зла, Богиня, как Ева в Эдеме, была, И так же цветы устремляли к ней взоры, Как смотрят на Бога все звёздные хоры.

В лице её дивном была разлита Небесных таинственных дум красота; Сравниться не мог с ней изяществом стана Цветок, что раскрылся на дне океана.

Всё утро, весь день и весь вечер она Цветы оживляла, ясна и нежна; А в сумерках падали к ней метеоры, Сплетая блестящие искры в узоры.

Из смертных не знала она никого, Не знала, что значит греха торжество. Но утром, под ласкою тёплой рассвета, Она трепетала, любовью согрета;

Как будто бы ласковый дух неземной Слетал к ней под кровом прохлады ночной, И днём ещё медлил, и к ней наклонялся, Хоть в свете дневном от неё он скрывался.

Она проходила, к ней льнула трава, К которой она прикасалась едва; И шла она тихо, и тихо дышала, И страсть, и восторг за собой оставляла;

Как шёпот волны средь морских тростников, Чуть слышен был звук её лёгких шагов, И тенью волос она тотчас стирала Тот след, что, идя, за собой оставляла.

В волшебном саду преклонялись цветы При виде такой неземной красоты, И нежно следили влюблённой толпою За этой прелестной, воздушной стопою.

Она орошала их светлой водой, В них яркие искры блистали звездой; И в их лепестках, с мимолётной красою, Прозрачные капли сверкали росою.

Заботливо-нежной рукою своей Она расправляла цветы меж ветвей, Ей не были б дети родные милее, Она не могла бы любить их нежнее.

Всех вредных, грызущих листки, червяков, Всех хищных, тревожащих зелень, жучков Она своей быстрой рукою ловила, И в лес далеко — далеко уносила;

Для них она диких цветов нарвала, В корзину насыпала, где их несла, Хоть вред они жизнью своей приносили, Но жизнь они чисто, невинно любили.

А пчёл, однодневок и всех мотыльков, Прильнувших к душистым устам лепестков, Она оставляла, чтоб нежно любили, Чтоб в этом раю серафимами были.

И к кедру душистому шла на заре, Там куколки бабочек в тёмной коре, Меж трещин продольных, она оставляла, В них жизнь молодая тихонько дрожала.

Была её матерью нежной — весна, Всё лето цветы оживляла она, И прежде, чем хмурая осень пришла С листвой золотою, — она умерла!

3

Промчалось три дня, — все цветы тосковали О чём, почему, они сами не знали; Грустили и бледность была в них видна, Как в звёздах, когда загорится луна.

А с новой зарёю — до слуха Мимозы Коснулося пенье; в нём слышались слёзы; За гробом вослед провожатые шли, И плакальщиц стоны звучали вдали.

И с тихой тоской погребального пенья Сливалося смерти немой дуновенье; И запах холодный, тяжёлый, сырой, Из гроба к цветам доносился порой.

И травы, обнявшись тоскливо с цветами, Алмазными вдруг заблистали слезами; А ветер рыданья везде разносил: — Их вздохи он в гимн похоронный сложил.

И прежняя пышность цветов увядала, Как труп той богини, что их оживляла; Дух тленья в саду омрачённом витал, И даже — кто слёз в своей жизни не знал — И тот бы при виде его задрожал.

Подкралася осень, умчалося лето, Туманы легли вместо жгучего света, Хоть солнце полудня сияло порой, Смеясь над осенней погодой сырой.

И землю остывшую розы в печали, Как хлопьями снега, цветами устлали; И мертвенных лилий и тусклых бельцов Виднелись толпы?, точно ряд мертвецов.

Индийские травы с живым ароматом Бледнели в саду, разложеньем объятом, И с новым осенним томительным днём Безмолвно роняли листок за листком.

Багровые, тёмные, листья сухие Носились по ветру, как духи ночные: — И ветер их свист меж ветвей разносил, И ужас на зябнущих птиц наводил.

И плевелов зёрна в своей колыбели Проснулись под ветром и вдаль полетели, Смешались с толпа? ми осенних листов, И гнили в объятиях мёртвых цветов.

Прибрежные травы как будто рыдали, — Как слёзы, в ручей лепестки упадали, Обнявшись, смешавшись в воде голубой, Носились нестройной, унылой толпой.

Покрылися трупами листьев — аллеи, И мёртвые свесились вниз эпомеи, И блеск средь лазури, как призрак, исчез, И дождь пролился с потемневших небес.

Всю осень, пока не примчались метели, Уродливых плевелов стебли жирели; Усеян был пятнами гнусный их рот, Как жабы спина иль змеиный живот.

Крапива, ворсянка, с цикутой пахучей, Волчцы, белена и репейник колючий — Тянулись, дышали, как будто сквозь сон, Их ядом был воздух кругом напоён.

И тут же вблизи разрастались другие, Как будто в нарывах, как будто гнилые, Больные растенья, — от имени их Бежит с отвращением трепетный стих.

Стояли толпой мухоморы, поганки, И ржавые грузди, опёнки, листвянки; Взрастила их плесень в туманные дни, Как вестники смерти стояли они.

Их тело кусок за куском отпадало, И воздух дыханьем своим заражало, И вскоре виднелись одни лишь стволы, Сырые от влажной, удушливой мглы.

От мёртвых цветов, от осенней погоды, В ручье, будто флёром, подернулись воды, И шпажной травы разрасталась семья, С корнями узлистыми, точно змея.

Сильней и сильней поднимались туманы, Бродили и ширились их караваны, Рождаясь с зарёй, возрастали чумой, И ночью весь мир был окутан их тьмой.

В час полдня растения искриться стали: — То иней и изморозь ярко блистали; Как ядом напитаны, ветки тотчас Мертвели от их ослепительных глаз.

И было тоскливо на сердце Мимозы, И падали, падали светлые слёзы; Объятые гнётом смертельной тоски, Прижались друг к другу её лепестки.

И скоро все листья её облетели, Внимая угрюмым напевам метели, И сок в ней не мог уже искриться вновь, А капал к камням, точно мёртвая кровь.

Зима, опоясана ветром холодным, Промчалась по горным вершинам бесплодным, И треск издавали обломки скалы, Звенели в мороз, как звенят кандалы.

И цепью своей неземного закала И воды и воздух она оковала, От сводов полярных, из дальней земли, Суровые вихри её принесли.

Последние травы под ветром дрожали, От ужаса смерти под землю бежали, И так же исчезли они под землёй, Как призрак бесследный, порою ночной.

В извилистых норах уснули в морозы Кроты под корнями умершей Мимозы, И птицы летели на сучья, на пни, И вдруг, налету?, замерзали они.

Теплом потянуло. На ветках снежинки Растаяли, падая вниз, как слезинки; И снова замёрзли в холодные дни, И кружевом снежным повисли они.

Металася буря, сугробы вздымая, И волком голодным в лесу завывая, И сучья ломала в порыве своём, Весь мир засыпая и снегом и льдом.

И снова весна, и умчались морозы; Но нет уже больше стыдливой Мимозы; Одни мандрагоры, цикуты, волчцы Восстали, как в склепах встают мертвецы.

4

Знала ль Мимоза, что скрылась весна, И что сама изменилась она, Знала ль, что осень с зимою пришла, Трудно сказать, — но она умерла.

Дивная Нимфа, чьим царством был сад, Чьим дуновением был аромат, Верно, грустила, когда не нашла Формы, где нега стыдливо жила —

Чудная нега любви, красоты, И неземного блаженства мечты. Но в этом мире суровой борьбы Горя, обмана, и страха судьбы,

В мире, где мы — только тени от сна, Где нам познания власть не дана, В мире, где всё — только лживый туман, — Самая смерть есть мираж и обман.

Вечен таинственный, сказочный сад, Вечно в нём Нимфа живит аромат, Вечно смеются им вешние дни, Мы изменяемся, — но не они.

Счастье, любовь, красота, — вам привет! Нет перемены вам, смерти вам нет, Только бессильны мы вас сохранить, Рвём вашу тонкую, светлую нить.