Евгений Баратынский Для своего и для чужого...

Для своего и для чужого Незрима Нина; всем одно Твердит швейцар ее давно: «Не принимает, нездорова!» Ей нужды нет ни в ком, ни в чем; Питье и пищу забывая, В покое дальнем и глухом Она, недвижная, немая, Сидит и с места одного Не сводит взора своего. Глубокой муки сон печальный! Но двери пашут, растворясь: Муж не весьма сентиментальный, Сморкаясь громко, входит киязь.

И вот садится. В размышленье Сначала молча погружен, Ногой потряхивает он; И наконец: «С тобой мученье! Без всякой грусти ты грустишь; Как погляжу, совсем больна ты; Ей-ей! с трудом вообразишь, Как вы причудами богаты! Опомниться тебе пора. Сегодня бал у князь Петра: Забудь фантазии пустые И от людей не отставай; Там будут наши молодые, Арсений с Ольгой. Поезжай.

Ну что, поедешь ли?»- «Поеду»,- Сказала, странно оживясь, Княгиня. «Дело,- молвил князь,- Прощай, спешу я в клуб к обеду». Что, Нина бедная, с тобой? Какое чувство овладело Твоей болезненной душой? Что оживить ее умело, Ужель надежда? Торопясь Часы летят; уехал князь; Пора готовиться княгине. Нарядами окружена, Давно не бывшими в помине, Перед трюмо стоит она.

Уж газ на ней, струясь, блистает; Роскошно, сладостно очам Рисует грудь, потом к ногам С гирляндой яркой упадает. Алмаз мелькающих серег Горит за черными кудрями; Жемчуг чело ее облег, И, меж обильными косами Рукой искусной пропущен, То видим, то невидим он. Над головою перья веют; По томной прихоти своей, То ей лицо они лелеют, То дремлют в локонах у ней.

Меж тем (к какому разрушенью Ведет сердечная гроза!) Ее потухшие глаза Окружены широкой тенью И на щеках румянца нет! Чуть виден в образе прекрасном Красы бывалой слабый след! В стекле живом и беспристрастном Княгиня бедная моя Глядяся, мнит: «И это я! Но пусть на страшное виденье Он взор смущенный возведет, Пускай узрит свое творенье И всю вину свою поймет».

Другое тяжкое мечтанье Потом волнует душу ей: «Ужель сопернице моей Отдамся я на поруганье! Ужель спокойно я снесу, Как, торжествуя надо мною, Свою цветущую красу С моей увядшею красою Сравнит насмешливо она! Надежда есть еще одна: Следы печали я сокрою Хоть вполовину, хоть на час...» И Нина трепетной рукою Лицо румянит в первый раз.

Она явилася на бале. Что ж возмутило душу ей? Толпы ли ветреных гостей В ярко блестящей, пышной зале, Беспечный лепет, мирный смех? Порывы ль музыки веселой, И, словом, этот вихрь утех, Больным душою столь тяжелый? Или двусмысленно взглянуть Посмел на Нину кто-нибудь? Иль лишним счастием блистало Лицо у Ольги молодой? Что б ли было, ей дурно стало, Она уехала домой.

Глухая ночь. У Нины в спальной, Лениво споря с темнотой, Перед иконой золотой Лампада точит свет печальный, То пропадет во мраке он, То заиграет на окладе; Кругом глубокий, мертвый сон! Меж тем в блистательном наряде, В богатых перьях, жемчугах, С румянцем странным на щеках, Ты ль это, Нина, мною зрима? В переливающейся мгле Зачем сидишь ты недвижима, С недвижной думой на челе?

Дверь заскрипела, слышит ухо Походку чью-то на полу; Перед иконою, в углу, Стал и закашлял кто-то глухо. Сухая, дряхлая рука Из тьмы к лампаде потянулась; Светильню тронула слегка, Светильня сонная очнулась, И свет нежданный и живой Вдруг озаряет весь покой: Княгини мамушка седая Перед иконою стоит, И вот уж, набожно вздыхая, Земной поклон она творит.

Вот поднялась, перекрестилась; Вот поплелась было домой; Вдруг видит Нину пред собой, На полпути остановилась. Глядит печально на нее, Качает старой головою: «Ты ль это, дитятко мое, Такою позднею порою?. И не смыкаешь очи сном, Горюя бог знает о чем! Вот так-то ты свой век проводишь, Хоть от ума, да неумно; Ну, право, ты себя уходишь, А ведь грешно, куда грешно!

И что в судьбе твоей худого? Как погляжу я, полон дом Не перечесть каким добром; Ты роду-звания большого; Твой князь приятного лица, Душа в нем кроткая такая,- Всечасно вышнего творца Благословляла бы другая! Ты позабыла бога… да, Не ходишь в церковь никогда; Поверь, кто господа оставит, Того оставит и господь; А он-то духом нашим правит, Он охраняет нашу плоть!

Не осердясь, моя родная; Ты знаешь, мало ли о чем Мелю я старым языком, Прости, дай ручку мне». Вздыхая, К руке княгнниной она Устами ветхими прильнула — Рука ледяно-холодна. В лицо ей с трепетом взглянула — На ней поспешный смерти ход; Глаза стоят и в пене рот… Судьбина Нины совершилась, Нет Нины! ну так что же? нет! Как видно, ядом отравилась, Сдержала страшный свой обет!

Уже билеты роковые, Билеты с черною каймой, На коих бренности людской Трофеи, модой принятые, Печально поражают взгляд; Где сухощавые Сатурны С косами грозными сидят, Склонясь на траурные урны; Где кости мертвые крестом Лежат разительным гербом Под гробовыми головами, — О смерти Нины должну весть Узаконенными словами Спешат по городу разнесть.

В урочный день, на вынос тела, Со всех концов Москвы большой Одна карета за другой К хоромам князя полетела. Обсев гостиную кругом, Сначала важное молчанье Толпа хранила; но потом Возникло томное жужжанье; Оно росло, росло, росло И в шумный говор перешло. Объятый счастливым забвеньем, Сам князь за дело принялся И жарким богословским преньем С ханжой каким-то занялся.

Богатый гроб несчастной Нины, Священством пышным окружен, Был в землю мирно опущен; Свет не узнал ее судьбины. Князь, без особого труда, Свой жребий вышней воле предал. Поэт, который завсегда По четвергам у них обедал, Никак, с желудочной тоски Скропал на смерть ее стишки. Обильна слухами столица; Молва какая-то была, Что их законная страница В журнале дамском приняла.

1825