Огюст Барбье Ни кротостью, ни негой ясной

Ни кротостью, ни негой ясной Черты любимых муз не привлекают нас. Их голоса звучат сурово и пристрастно, Их хор разладился, у каждой свой рассказ.

Одна, угрюмая, как плакальщица, бродит В ущельях диких гор, у брега волн морских. С гробницы короля другая глаз не сводит, Владыкам сверженным свой посвящает стих, Поет на тризнах роковых.

А третья, наконец, простая дочь народа, Влюбилась в город наш, в его тревожный ад, И ей дороже год от года Волненье площадей и залпы с баррикад, Когда, грозней, чем непогода, Шлет Марсельеза свой рыдающий раскат.

Читатель-властелин, я с гордой музой этой Недаром встретился в крутые времена, Недаром с той поры мерещится мне где-то На людной улице она.

Другие музы есть, конечно, Прекрасней, и нежней, и ближе к дали вечной, Но между всех сестер я предпочел ее, Ту, что склоняется к сердцам мятежным близко, Ту, что не брезгует любой работой низкой, Ту, что находит жизнь в любой грязи парижской, Чтоб сердце вылечить мое. Я тяжкий выбрал труд и не знавался с ленью. На горе голосам, звучащим все грозней, Хотел я отвратить младое поколенье От черной славы наших дней. Быть может, дерзкое я выбрал направлены, Махины, может быть, такой Не сдвину и на пядь слабеющей рукой

Но если жизнь пройдем мы розно, Мы оба, дети городов, — Пусть муза позовет, ответить я готов, Откликнуться готов на этот голос грозный!

Читатель-властелин, пусть я замедлю шаг, Но праведные изреченья Вот этих медных губ звучат в моих ушах. Пусть наши партии, постыдно оплошав, Равно повинны в преступленье — Но пред лицом вседневных зол Поэт узнал свое гражданское значенье: Он — человечества посол.