Роберт Бёрнс Две собаки

Где в память Койла-короля Зовется исстари земля, В безоблачный июньский день, Когда собакам лаять лень, Сошлись однажды в час досуга Два добрых пса, два верных друга.

Один был Цезарь. Этот пес В усадьбе лорда службу нес. И шерсть и уши выдавали, Что был шотландцем он едва ли, А привезен издалека, Из мест, где ловится треска. Он отличался ростом, лаем От всех собак, что мы встречаем.

Ошейник именной, с замком, Прохожим говорил о том, Что Цезарь был весьма почтенным И просвещенным джентльменом.

Он родовит был, словно лорд, Но — к черту спесь! — он не был горд И целоваться лез со всякой Лохматой грязною собакой, Каких немало у шатров Цыган — бродячих мастеров.

У кузниц, мельниц и лавчонок, Встречая шустрых собачонок, Вступал он с ними в разговор, Мочился с ними на забор.

А пес другой был сельский колли, Веселый дома, шумный в поле, Товарищ пахаря и друг И самый преданный из слуг.

Его хозяин — резвый малый, Чудак, рифмач, затейник шалый — Решил — кто знает, почему! — Присвоить колли своему Прозванье «Люат». Имя это Носил какой-то пес, воспетый В одной из песен иль баллад Так много лет тому назад.

Был этот Люат всем по нраву. В лихом прыжке через канаву Не уступал любому псу. Полоской белой на носу Самой природою отмечен, Он был доверчив и беспечен.

Черна спина его была, А грудь, как первый снег, бела. И пышный хвост, блестящий, черный, Кольцом закручен был задорно.

Как братья, жили эти псы. Они в свободные часы Мышей, кротов ловили в поле, Резвились, бегали на воле И, завершив свой долгий путь, Присаживались отдохнуть В тени ветвей над косогором, Чтобы развлечься разговором.

А разговор они вели О людях — о царях земли.

Цезарь

Мой честный Люат! Верно, тяжкий Удел достался вам, бедняжки. Я знаю только высший круг, Которому жильцы лачуг Должны платить за землю птицей, Углем, и шерстью, и пшеницей.

Наш лорд живет не по часам, Встает, когда захочет сам. Открыв глаза, звонит лакею, И тот бежит, сгибая шею. Потом карету лорд зовет — И конь с каретой у ворот. Уходит лорд, монеты пряча В кошель, длинней, чем хвост собачий, И смотрит с каждой из монет Георга Третьего портрет.

До ночи повар наш хлопочет, Печет и жарит, варит, мочит, Сперва попотчует господ, Потом и слугам раздает Супы, жаркие и варенья, — Что ни обед, то разоренье! Не только первого слугу Здесь кормят соусом, рагу, Но и последний доезжачий, Тщедушный шут, живет богаче, Чем тот, кто в поле водит плуг. А что едят жильцы лачуг, — При всем моем воображенье Я не имею представленья!

Люат

Ах, Цезарь, я у тех живу, Кто дни проводит в грязном рву, Копается в земле и в глине На мостовой и на плотине,

Кто от зари до первых звезд Дробит булыжник, строит мост, Чтоб прокормить себя, хозяйку Да малышей лохматых стайку.

Пока работник жив-здоров, Есть у ребят и хлеб и кров, Но если в нищенский приют Подчас болезни забредут, Придет пора неурожаев Иль не найдет бедняк хозяев, — Нужда, недуги, холода Семью рассеют навсегда…

А все ж, пока не грянет буря, Они живут бровей не хмуря. И поглядишь, — в конце концов Немало статных молодцов И прехорошеньких подружек Выходит из таких лачужек.

Цезарь

Однако, Люат, вы живете В обиде, в нищете, в заботе. А ваши беды замечать Не хочет чопорная знать. Все эти лорды на холопов — На землеробов, землекопов — Глядят с презреньем, свысока, Как мы с тобой на барсука!

Не раз, не два я видел дома, Как управитель в день приема Встречает тех, кто в точный срок За землю уплатить не мог. Грозит отнять у них пожитки, А их самих раздеть до нитки. Ногами топает, кричит, А бедный терпит и молчит. Он с малых лет привык бояться Мошенника и тунеядца…

Не знает счастья нищий люд. Его удел — нужда и труд!

Люат

Нет, несмотря на все напасти, И бедняку знакомо счастье. Знавал он голод и мороз — И не боится их угроз. Он не пугается соседства Нужды, знакомой с малолетства. Богатый, бедный, старый, юный — Все ждут подарка от фортуны. А кто работал свыше сил, Тем без подарка отдых мил.

Нет лучшей радости на свете, Чем свой очаг, жена и дети, Малюток резвых болтовня В свободный вечер у огня. А кружка пенсовая с пивом Любого сделает счастливым. Забыв нужду на пять минут, Беседу бедняки ведут О судьбах церкви и державы И судят лондонские нравы.

А сколько радостей простых В осенний праздник всех святых! Так много в городах и селах Затей невинных и веселых. Людей в любой из деревень Роднит веселье в этот день. Любовь мигает, ум играет, А смех заботы разгоняет.

Как ни нуждается народ, А Новый год есть Новый год. Пылает уголь. Эль мятежный Клубится пеной белоснежной. Отцы усядутся кружком И чинно трубку с табаком Передают один другому. А юность носится по дому. Я от нее не отстаю И лаю, — так сказать, пою.

Но, впрочем, прав и ты отчасти. Нередко плут, добившись власти, Рвет, как побеги сорняков Из почвы, семьи бедняков,

Стремясь прибавить грош к доходу, А более всего — в угоду Особе знатной, чтобы с ней Себя связать еще тесней. А знатный лорд идет в парламент И, проявляя темперамент, Клянется — искренне вполне — Служить народу и стране.

Цезарь

Служить стране?. Ах ты, дворняжка! Ты мало знаешь свет, бедняжка. В палате досточтимый сэр Повторит, что велит премьер. Ответит «да» иль скажет «нет», Как пожелает кабинет.

Зато он будет вечерами Блистать и в опере, и в драме, На скачках, в клубе, в маскараде, А то возьмет и скуки ради На быстрокрылом корабле Махнет в Гаагу и в Кале, Чтобы развлечься за границей, Повеселиться, покружиться Да изучить, увидев свет, Хороший тон и этикет.

Растратит в Вене и Версале Фунты, что деды наживали, Заглянет по пути в Мадрид, И на гитаре побренчит, Да полюбуется картиной Боев испанцев со скотиной.

Неаполь быстро оглядев, Ловить он будет смуглых дев. А после на немецких водах В тиши устроится на отдых

Пред тем, как вновь пуститься в путь, Чтоб свежий вид себе вернуть Да смыть нескромный след, который Оставлен смуглою синьорой…

Стране он служит?. Что за вздор! Несет он родине позор, Разврат, раздор и униженье. Вот каково его служенье!

Люат

Я вижу, эти господа Растратят скоро без следа Свои поля, свои дубравы… Порой и нас мутит лукавый. — Эх, черт возьми! — внушает черт. — Пожить бы так, как этот лорд!..

Но, Цезарь, если б наша знать Была согласна променять И двор и свет с его отравой На мир и сельские забавы, — Могли прожить бы кое-как И лорд, и фермер, и батрак.

Не знаешь ты простого люда. Он прям и честен, хоть с причудой. Какого черта говорят, Что он и зол и плутоват! Ну, срубит в роще деревцо, Ну, скажет лишнее словцо Иль два по поводу зазнобы Одной сиятельной особы. Ну, принесет к обеду дичь, Коль удалось ее настичь, Подстрелит зайца на охоте Иль куропатку на болоте. Но честным людям никогда Не причиняет он вреда.

Теперь скажи: твой высший свет Вполне ли счастлив или нет?

Цезарь

Нет, братец, поживи в палатах —

Иное скажешь о богатых! Не страшен холод им зимой, И не томит их летний зной, И непосильная работа Не изнуряет их до пота, И сырость шахт или канав Не гложет каждый их сустав. Но так уж человек устроен: Он и в покое неспокоен. Где нет печалей и забот, Он сам беду себе найдет. Крестьянский парень вспашет поле

И отдохнет себе на воле. Девчонка рада, если в срок За прялкой выполнит урок. Но люди избранного круга Не терпят тихого досуга.

Томит их немочь, вялость, лень. Бесцветным кажется им день, А ночь — томительной и длинной, Хоть для тревоги нет причины.

Не веселит их светский бал, Ни маскарад, ни карнавал, Ни скачка бешеным галопом По людным улицам и тропам… Все напоказ, чтоб видел свет, А для души отрады нет!

Кто проиграл в турнире партий, Находит вкус в другом азарте — В ночной разнузданной гульбе. А днем им всем не по себе. А наши леди!.. Сбившись в кучку, Они, друг дружку взяв под ручку, Ведут душевный разговор… Принять их можно за сестер.

Но эти милые особы Полны такой взаимной злобы, Что, если б высказались вслух, Затмить могли чертей и шлюх.

За чайной чашечкой в гостиной Они глотают яд змеиный. Потом, усевшись за столы, Играют до рассветной мглы В картишки — в чертовы картинки. Плутуют нагло, как на рынке, На карту ставят весь доход Крестьянина за целый год, Чтобы спустить в одно мгновенье…

Бывают, правда, исключенья — Без исключений правил нет, — Но так устроен высший свет… _______

Давно уж солнце скрылось прочь, Пришла за сумерками ночь… Мычали на лугу коровы, И жук гудел струной басовой, И вышел месяц в небеса, Когда простились оба пса. Ушами длинными тряхнули, Хвостами дружески махнули, Пролаяв: — Славно, черт возьми, Что бог не создал нас людьми!

И, потрепав один другого, Решили повстречаться снова.