Дмитрий Быков Поэма повтора

Михаилу Веллеру

«Крылья бабочка сложит…» (А. Кушнер)

Он сел в автобус. Впереди Сидела девочка с собакой. Он ощутил укол в груди. Вот так напьешься дряни всякой — Потом мерещится. Но нет: Все было чересчур похоже — Осенний день, закатный свет, Она сама… собака тоже… Как раз стояла та пора, Когда, томясь отсрочкой краткой, Природа, летняя вчера, Палима словно лихорадкой: Скорей торопится отцвесть, Все отдавая напоследок. Он пригляделся: так и есть. Сейчас она посмотрит эдак, Как бы зовя его с собой. Улыбка… краткая заминка… Мелькнувши курткой голубой, Она сошла напротив рынка И растворилась в толкотне Автобус тронулся уныло. Пошли мурашки по спине: Все это было, было, было, Он точно помнил! Дежа вю? Скорей другое. Видно, скоро Я терпеливо доживу До чувства полного повтора. Пора бы, впрочем. Тридцать лет. И вот предвестники старенья: Неотвратимые, как бред, Пошли цепочкой повторенья. Пора привыкнуть. Ничего Не будет нового отныне…

Но что-то мучило его. Сойдя на Каменной плотине, Он не спеша побрел домой. Соседка, старая Петровна, На лавке грелась.

Боже мой, Все повторилось так дословно! — Собака, куртка, рынок, взгляд На той же самой остановке… Тогда, пятнадцать лет назад, Он возвращался с тренировки. А после все пятнадцать лет Он вспоминал с дежурным вздохом, Как не сошел за нею вслед, Как, сам себя ругая лохом, Щипал усишки над губой И лоб студил стеклом холодным, Следя за курткой голубой И псом, довольно беспородным. Из всех младенческих утрат Он выделял особо эту — Года сомнительных отрад Ее не вытеснили в Лету. Но что теперь? Не в первый раз Он замечал за этот месяц Повтор полузабытых фраз, Давнишних баек, околесиц, — Но тем-то зрелость и грозна, Что перемены не спасают И пропадает новизна, А память свой же хвост кусает. Все это можно перенесть. Равнина все-таки не бездна. Пускай уж будет все, что есть, И все, как было. Худо-бедно — Лошадки вязли, но везли. Да и откуда в частной жизни Искать какой-то новизны, Коль нету нового в отчизне, Судьба которой, несмотря На наши снежные просторы И многоцветные моря, — Повторы, вечные повторы. Что будет — будет не впервой. Нас боги тем и покарали, Что мы идем не по прямой, А может, и не по спирали — По кругу, только и всего, В чем убеждаемся воочью.

Но что-то мучило его. Он испугался той же ночью.

…Она сказала: «Посмотри, Вон самолет мигает глазом. А кто-то спит себе внутри»… Он понял, что теряет разум: Он вспомнил горы, водопад И костерок перед палаткой, Внутри которой час назад Метался в судороге сладкой. Потом из влажной, душной тьмы Он выполз на блаженный холод Негрозной ялтинской зимы. Он был невероятно молод, И то был первый их отъезд Вдвоем, на юг, на две недели, На поиск неких новых мест… Потом они вдвоем сидели И, на двоих одну куря, На небо черное смотрели. Тогда, в разгаре января, Там было, как у нас в апреле: Плюс семь ночами. Перед тем, Как лезть в надышанную темень, Он посмотрел в другую темь, Где самолет летел, затерян. Она сказала: «Погляди — Он нам подмигивает, что ли?».

И вот опять. Укол в груди, Но он не думал об уколе.

Она давно жила не здесь — Жила, по слухам, безотрадно. Его затягивала взвесь Случайных связей. Ну и ладно, Но чтобы десять лет спустя, Буквально, точно, нота в ноту? Чтоб это бедное дитя Тянуло руку к самолету, Который ночью за окном Летит из Внукова туда же, Где мы с другой, в году ином, В иной ночи, в ином пейзаже… Не может быть. Такой повтор Не предусмотрен совпаденьем. Он на нее смотрел в укор. Спросила курева. — Поделим.

И понеслось! Сильней тоски, Грозней загульного угара… Он понял, что попал в тиски. Всему отыскивалась пара. Но нет: поправка. Не всему, А лишь каким-то главным вехам — Гора, палатка, ночь в Крыму, Рука, скользящая по векам, Холодный воздух, капли звезд, Далекий щебет водопада… Но будет и великий пост. Есть вещи из другого ряда: Когда-то друг, а нынче враг, Лишь чудом в драке не убивший — Другой, но бивший точно так, Другой, но в то же время бывший; Скандал на службе — тот же тон… И он, мечась, как угорелый, Завыл — но суть была не в том, Что он скучал от повторений.

Так бабочка, сложив крыла На тех же бурых скалах Крыма, Столь убедительно мала И для прохожего незрима! Вот так наложится — и нет Тебя, как не бывало сроду. Теперь, ступая в свой же след, Он, видимо, придет к исходу И перестанет быть, едва Последний шаг придется в точку. Меняя вещи и слова, Он думал выклянчить отсрочку: Сменил квартиру (но и там Сосед явился плакать спьяну, Как тот, из детства, по пятам Пришедший бросить соль на рану). Друзей покинул. Бросил пить. Порвал с десятком одалисок — Но все вотще. Уставши выть, Он, наконец, составил список.

Там было все, что он считал Важнейшим — все, чем люди живы. Но, пряча в голосе металл, Судьба вносила коррективы: Порою повторялось то, Что он считал третьестепенным: Из детства рваное пальто (Отец купил в Кривоколенном, А он в игре порвал рукав; Теперь рукав порвался в давке). Но в целом он казался прав: Учтя новейшие поправки, За восемь месяцев труда Он полный перечень составил И ставил галочки, когда Бывал игрушкой странных правил. Сошлась и первая тоска Весной, на ветреном закате, И шишка в области виска (Упал, летя на самокате, И повторил, скользя по льду, Опаздывая на свиданье). И в незапамятном году Невыносимое страданье Под кислый запах мышьяка В зубоврачебном кабинете… сошлось покорное «пока» От лучшей женщины на свете И снисходительное «будь» — От лучшей девушки недели (Хотя, целуя эту грудь, Он вспомнил грудь фотомодели на фотографии цветной В журнале, купленном подпольно, — То был десятый, выпускной). Бессильно, тупо, подневольно Он шел к известному концу и как-то вечером беспутным врага ударил по лицу, покончив с предпоследним пунктом. Одно осталось. После — крах, Предел, исчерпанность заряда. В душе царил уже не страх, Но лишь скулящее «не надо».

В районе двадцати пяти, Гордясь собой, играя силой, В ночной Гурзуф на полпути Он искупался вместе с милой. Вдыхая запах хвои, тьмы, Под неумолчный треск цикады Он понимал: должно быть, мы не вкусим впредь такой отрады, Слиянья чище и полней. Нагой, как после сотворенья, Тогда, у моря, рядом с ней, Он не боялся повторенья, А всей душой молил о нем И в постоянстве видел милость. Ну ладно, пусть хотя бы днем! Не повторилось. Обломилось.

Теперь он избегал воды, Купаться не водил подругу (И вообще, боясь беды, Весь год не приближался к югу). А эта девушка была Последний — так, по всем раскладам, Сама судьба его вела; И, засыпая с нею рядом, Он думал: риска больше нет. Сплошные галочки в тетради. Он так протянет пару лет, Покуда ждут его в засаде.

Но доктор был неумолим: Ее точило малокровье. На лето — Крым, и только Крым. Какое, к черту, Подмосковье! Капкан захлопнулся. И пусть. Взамен тоски осталась вскоре Лишь элегическая грусть О жизни, догоревшей в хоре. И сколько можно так юлить, Бояться луж, ступать по краю, О снисхождении молить? Довольно. К черту. Догораю, Зато уж так, чтоб до конца, Весь тот восторг, по всей программе. Он ощутил в себе юнца И хохотал, суча ногами.

…кончалось лето. Минул год С тех пор, как рыжая собака, А после дальний самолет Ему явились в виде знака. В Крыму в такие времена (О край, возлюбленный царями!) ночами светится волна Серебряными пузырями: планктон, морские светляки, Неслышный хор существ незримых — Как если б сроки истекли И в море Млечный путь низринут. Он тронул воду, не дыша. Прошедший день был долог, жарок. Вода казалась хороша — Прощальный, так сказать, подарок. Чего бояться? Светляка? Медузы ядовитой? Спрута? — не заходи со мной пока.

Дно опускалось быстро, круто, И он поплыл. Такой воды Он не знавал еще. Сияя, Родней любой другой среды, Ночная, теплая, живая, Она плескалась и звала, Влекла, выталкивала, льнула… Жена, послушная, ждала. Вот не хватало б — утонула Из-за него. Пускай уж сам. Отплыв, он лег, раскинул руки И поднял очи к небесам, Ловя таинственные звуки — перекликался ли дельфин С дельфином, пела ли сирена… Ей ни к чему. Пускай один. Но никакая перемена не замечалась. Голоса звучали радостно и сладко. Взлететь живым на небеса Иль раствориться без остатка в стихии этой суждено? Какая прелесть, что за жалость — А впрочем, ладно. Все равно.

Но ничего не совершалось.

Его простили! Весь дрожа, навеки успокоив душу, Как бы по лезвию ножа, Он вышел из воды на сушу. Он лег у ног своей жены (Смерть, где твое слепое жало?) И в мягком шелесте волны Услышал, как она сказала, Ручонку выставив вперед (Он, вздрогнув, приподнялся тоже): — Смотри, мигает самолет!

И тут он понял. Боже, Боже!

Чего боялся ты, герой? О чем душа твоя кричала? Жизнь, описавши круг второй, Пошла по третьему, сначала.

И он, улегшись на живот, С лицом счастливым и покорным, Смотрел, как чертит самолет Свой третий круг над морем черным.