Сергей Дуров Минотавр

В путь, дети, в путь!.. Идемте!.. Днем, как ночью, Во всякий час, за всякую подачку Нам надобно любовью промышлять; Нам надобно будить в прохожих похоть, Чтоб им за грош сбывать уста и душу…

Молва идет, что некогда в стране Прекрасной зверь чудовищный явился, Рыкающий, как бык, железной грудью; Он каждый год для ласк своих кровавых Брал пятьдесят созданий — самых чистых Девиц… Увы, число огромно, боже! Но зверь другой, покрытый рыжей шерстью, Наш Минотавр, наш бык туземный — Лондон, В своей алчбе тлетворного разврата И день и ночь по тротуарам рыщет; Его любви позорной каждогодно Не пятьдесят бывает надо жертв, — Он тысячи, обжора, заедает И лучших тел и лучших душ на свете… «Увы, одни растут в пуху и щелке, Их радостей источник — добродетель. А я, на свет исторгнувшись из чрева Плодливой матери, попала в руки К оборванной и грязной нищете… О, нищета — советчица дурная, Безжалостная!.. сколько ты Под кровлею убогого жилища Обираешь жертв пороку!.. На меня Ты кинулась не вдруг, а дождалась Моей весны… Когда ж румянец свежий Зардел в щеках и кудри золотые Рассыпались по девственным плечам, Ты тотчас же мой угол указала Тому, чей глаз, косой и кровожадный, Искал себе добычи сладострастья...» «А я была богата… У богатых Есть также бог, который беспощадно Своей ногой серебряной их давит: Приличие — оно холодным глазом Нашло меня своей достойной жертвой И кинуло в объятья человека Бездушного. А я уже любила… О той любви узнали, только поздно… От этого я пала глубоко, Безвыходно. Нет слез таких, нет силы, Которая б извлечь меня могла Из пропасти». Ступивши в грязь порока, Нога скользит и выбиться не может. Да, горе нам, несчастным магдалинам! Но городам, от века христианским, Не много есть таких людей отважных, Которые бы нам не побоялись Подать руки, чтоб слезы с глаз стереть..." — «Я, сестры, я не грязным сластолюбьем Доведена до участи моей. Иное зло, с лицом бесстыдным самки, Исчадие гордыни и тщеславья, Чудовище, которое у нас, Различные личины принимая, Влечет, что день, семейство за семейством От родины, бог весть в какие страны, Суля им блеск, взамен того, что есть, А иногда взамен и самой чести. Отец мой пал, погнавшись за корыстью; Он увидал в один прекрасный день, Как всё его богатство, словно пена, Морской волной разметано. С нуждой Я не была знакома. Труд тяжелый, Дающий хлеб, облитый нашим потом, Казался мне невыносимо-страшен… И я, сходя с ступени на ступень, Изнеженная жертва! — пала в пропасть Бездонную… Стенайте, плачьте, сестры! Но как бы стон и плач ваш ни был горек. Как ни была б печаль едка, — увы! — Моя печаль, мой плач живее ваших У вас они текут не из святого Источника любви, как у меня. О, для чего любовь я испытала? Зачем злодей, которому всецело Я отдала неопытное сердце, Увлек меня из-под отцовской кровли И, не сдержав обещанного слова, Пустил меня по свету мыкать горе? Агари был в пустыню послан ангел Спасти ее ребенка. Я ж одна Без ангела-хранителя невольно, Закрыв глаза, пошла на преступленье, Чтоб как-нибудь спасти свое дитя...»

А между тем нам говорят: «Ступайте, Распутницы!..» И жены, наши сестры, На улице встречаясь с нами, с криком Бегут от нас. Мы им тревожим мысли, Внушаем страх! Но, в свой черед, и мы Всей силою души их ненавидим. Ах! нам порой так горько, что при всех Хотелось бы вцепиться им в лицо И разорвать в клочки на лицах кожу… Ведь знаем мы, что их священный ужас — Ничто, как страх — упасть во мненьи света И потерять в нем прежнее значенье; Страх этот мать семейства дочерям Передает едва ль не с первой юбкой.

Но для чего в проклятиях и стонах Искать себе отмщенья? Эти камни Посыпятся на нас же. У мужчин На привязи, в презрении у женщин, Что ни скажи — мы будем всё неправы И участи своей не переменим. Нет, лучше нам безропотно на свете Роль тяжкую исчерпать до конца; По вечерам, в блистающих театрах, Сгонять тоску с усталого лица; Пить джин, вино, чтоб их хмельною влагой Жизнь возбуждать в своем измятом теле И забывать о страшном ремесле, Которое страшнее мук кромешных… Но если жизнь для нас, несчастных, — тень, Земля — тюрьма; так смерть зато нам легче: В трущобах нас она не мучит долго, А захватив рукой кой-как, без шума, Бросает всех в одну и ту же яму. О смерть! твой вид и впалые глаза, Как ни были б ужасны людям, мы Твоей руки костлявой не боимся: Объятия твои нам будут сладки, Затем, что в миг, когда в нас жизнь потухнет, Как коршуны, далеко разлетятся Все горести, точившие нам сердце, И тысячи других бичей, чьи когти В клочки гнилья с нас обрывали тело. В путь, сестры, в путь! Идемте… днем, как ночью За медный грош любовью промышлять… Таков наш долг: мы призваны судьбою Оградой быть семейств и честных женщин!..

1862