Сергей Дуров Смерть сластолюбца

Он юношеских лет еще не пережил, Но жизни не щадя, не размеряя сил, Он насладился всем не во-время, чрез меру, И рано, наконец, во все утратил веру. Бывало, если он по улице идет, На тень его одну выходит из ворот Станица буйная безнравственных вакханок, Чтоб обольстить его нахальностью приманок — И он на лоне их, сок юности точа, Ослабевал душой и таял как свеча. Его и день и ночь преследовала скука: Нередко в опере Моцарта или Глюка Он, опершись рукой, безмысленно зевал. Он головы своей в тот ключ не погружал, Откуда черпал нам Шекспир живые волны. Все радости ему казалися неполны: Он жизни не умел раскрашивать мечтой. Желаний не было в груди его больной: А ум, насмешливый и неcогретый чувством, Смеялся дерзостно над доблестным искусством И всё великое с презреньем разрушал: Он покупал любовь, а совесть продавал. Природа — ясный свод, тенистые овраги, Шумящие леса, струн лазурной влаги — И всё, что тешит нас и радует в тиши, Не трогало его бездейственной души, В нем сердца не было; любил он равнодушно: Быть с матерью вдвоем ему казалось скучно. Не занятый ничем, испытанный во всем, Заране он скучал своим грядущим днем. Вот — раз, придя домой, больной и беспокойный, Тревожимый в душе своею грустью знойной, Он сел облокотясь, с раздумьем на челе, Взял тихо пистолет, лежавший на столе, Коснулся до замка… огонь блеснул из полки… И череп, как стекло, рассыпался в осколки. О юноша, ты был ничтожен, глуп и зол, Не жалко нам тебя. Ты участь приобрел Достойную себя. Никто, никто на свете Не вспомнит, не вздохнет о жалком пустоцвете. Но если плачем мы, то жаль нам мать твою, У сердца своего вскормившую змею, Которая тебя любила всею силой, А ты за колыбель ей заплатил могилой. Не жалко нам тебя — о нет! но жаль нам ту, Как ангел чистую, бедняжку-сироту, К которой ты пришел, сжигаемый развратом И соблазнил ее приманками и златом. Она поверила. Склонясь к твоей груди, Ей снилось счастие и радость впереди. Но вот теперь она — увы! — упала с неба: Без крова, без родства, нуждаясь в крошках хлеба С отчаяньем глядя на пагубную связь, Она — букет цветов, с окна столкнутых в грязь! Нет, нет — не будем мы жалеть о легкой тени: Негодной цифрою ты был для исчислений; Но жаль нам твоего достойного отца, Непобедимого в сражениях бойца. Встревожа тень его своей преступной тенью, Ты имя славное его обрек презренью. Не жалко нам тебя, но жаль твоих друзей, Жаль старого слугу и жалко тех людей, Чью участь злобный рок сковал с твоей судьбою, Кто должен был итти с тобой одной стезею, Жаль пса, лизавшего следы преступных ног, Который за любовь любви найти не мог. А ты, презренный червь, а ты, бедняк богатый, Довольствуйся своей заслуженною платой. Слагая жизнь с себя, ты думал, может быть, Своею смертию кого-нибудь смутить — Но нет! на пиршестве светильник не потухнул, Без всякого следа ты камнем в бездну рухнул. Наш век имеет мысль — и он стремится к ней, Как к цели истинной. Ты смертию своей Не уничтожил чувств, нам свыше вдохновенных, Не совратил толпы с путей определенных: Ты пал — и об тебе не думают теперь, Без шума за тобой судьба закрыла дверь. Ты пал — но что нашел, свершивши преступленье? Распутный — ранний гроб, а суетный — забвенье. Конечно, эта смерть для общества чужда: Он свету не принес ни пользы, ни вреда — И мы без горести, без страха и волненья Глядим на падшего, достойного паденья. Но если, иногда, подумаешь о том, Что жизнь слабеет в нас заметно с каждым днем, Когда встречаем мы, что юноша живой, Какой-нибудь Робер, с талантом и душой Едва посеявший великой жатвы семя, Слагает жизнь с себя, как тягостное бремя; Когда историк Рабб, точа на раны яд, С улыбкой навсегда смежает тусклый взгляд; Когда ученый Грос, почти уже отживший, До корня общество и нравы изучивший, Как лань, испуганный внезапным лаем псов, Кидается в реку от зависти врагов; Когда тлетворный вихрь открытого злодейства, Отъемлет каждый день сочленов у семейства: У сына мать его, у дочери отца, У плачущих сестер их брата-первенца, Когда старик седой, ценивший жизни сладость, Насильной смертию свою позорит старость; Когда мы, наконец, посмотрим на детей, Созревших до поры за книгою своей, Мечтавших о любви, свободе и искусствах, — И после ошибясь в своих заветных чувствах И к истине нагой упав лицом к лицу, На смерть стремящихся, как к брачному венцу, — Тогда невольно в грудь сомненье проникает: Смиренный — молится, а мудрый — размышляет: Не слишком скоро ли вперед шагнули мы? Куда влечет нас век? к чему ведут умы? Какие движут нас сокрытые пружины? Чем излечиться нам? И где всему причины? Быть может, что в душе, безвременно, у нас Высокой истины святой огонь погас, Что слишком на себя надеемся мы много, ..................... ..................... ..................... ..................... ..................... Не время ль пожалеть о тех счастливых днях, Когда мы видели учителей в отцах И набожно несли свое ярмо земное, Раскрыв перед собой Евангелье святое; Для ока. смертного — таинственная тьма! Неразрешимые вопросы для ума! Как часто, иногда, от них, во время ночи, Поэт не может свесть задумчивые очи, И, преданный мечтам и мыслям роковым, Один — блуждает он по улицам пустым, Встречая изредка, кой-где, у переходов Вернувшихся домой, с прогулки, пешеходов. 1843