Илья Фаликов Пробуждение в Трубчевске

Густо растут на березах вороны, гроздья ворон, черные вдовы, кромешные кроны, гул похорон. Под перекаты вороньего грая в отчем пиру, систематически в ящик играя, вряд ли умру.

Стан половецкий шумит в конопели издалека. Или высокую гору без цели точит река. Или, затмив соловьиное пенье, солнце встает в польском полоне, в гремучем шипенье пойменных вод.

То ли стихи сочиняет Мазепа, хрипло шепча, то ли выходит из княжьего склепа дух трубача. Лебедь собора шипами утыкан диких цветов, и на столпе усыхающий Тихон к взлету готов.

Под перекаты вороньего грая возле столпа князь умыкает, попа убивая, дочку попа. Перемахнув через горы и реки, старый бандит сооруженьем Изюмской засеки Русь оградит.

Стоило в древние дебри нагрянуть, в эти края, в круглое озеро искоса глянуть — в глаз бытия. Скифская конница в месиве ила сумрачно спит. Брезжит над озером тень Даниила в громе копыт.

Здесь мы учились на лодке кататься, чтобы впотьмбах по средиземной лазури скитаться в рабских трюмах. Шайку возглавить, вернувшись из плена через века. Жемчугом метит прибрежная пена край сосняка.

Только успею вернуться с поминок, в городе груш вновь проведут на невольничий рынок тысячу душ. Ибо в тумане уснули ополья, дрыхнут дворы, пряча в кургане тупые дреколья и топоры.

В дебрях трясут разъяренные туры киевский стол. В черную яму юхновской культуры рухнул костел. Плачет зегзицей пролетная панна, вянет вдова крупного землевладельца Бояна — сохнет трава.

2001