Ренат Гильфанов Я жил в смущении и думал об отце

Я жил в смущении и думал об отце, сухую тень приклеивал к стене, когда фонетика на выжженном лице две складки губ нарисовала мне.

Прижала пальчиком, и я вскричал «пришей!» И ожило лицо, губами шевеля. и задрожали смуглых кончики ушей, Как шляпы фетровой упругие поля.

И, приложив ладошечный узор к коричневатой, колкой щетине, я выметал душевный этот сор в сухую тень, прилипшую к стене.

И воспалились жилки круглых глаз, вращаясь, словно стрелки на часах, и выражения лица противогаз терялся в за ночь выросших усах.

Смешное слово в горле булькало «пророк». Но Айседорой у судьбы в клешне мечтал стянуть я темный бугорок яремной жилы шёлковым кашне.

Теперь вот в полусумраке рябом, в нутре своих расшатанных систем кручу башкой и упираюсь лбом в шершавый шёлк царапающих стен.

И шкурой просится на пику тело бычье. И в жарком сердце вызревает безразличье.