Ренат Гильфанов Знаменитому поэту

Вы стоите в середине пантеона, а вокруг кружатся черные икринки ваших строк. Вот так иголка патефона бродит, шаркая, по венам грампластинки. (Не пластинка — срез эбенового древа. И не линии на ней, а кольца судеб. Хорошо б ей ошалеть от перегрева и расплавиться. Но этого не будет.)

Впрочем, нет. Ваш голос — он иголка шприца. Раструб губ торчит, как порванная вена. В скольких юношеских душах отразиться пестрым снимком поляроидным ваш тенор? Все пройдет, и жизнь с изношенного века одинокою слезой стечет незримо. (Как пожухлая трава, торчат из снега ваши волосы, переживая зиму.) Будет новое гореть средневековье, обреченное на подвиги и муки. Ваше круглое лицо снеговековье обовьют потомков маленькие руки…

Сколько жутких подмахнул ваш быстрый росчерк договоров? Для кого вы драли глотку? Кто из двух — Харон иль ангел-перевозчик вас посадит после смерти в свою лодку? (Доберетесь до причала — позвоните.) Все же верю, опуская все изъяны: ваши строки — не единственные нити, по которым вы подниметесь из ямы.

Нету выше и пронзительнее тона, чем у вас. Ваш голос стукнется о плиты. Семь котлов есть в бане мрачного Катона. Там вы будете до косточек отмыты. Ну, а нет, так не беда. Не огорчайтесь. Не берите в ум, как молодое племя. Вы на чаше посильнее раскачайтесь. Может, вынесет «авось»? Еще есть время.

Что же я… Желаю вам доплыть до Рая. (На странице строчка, как копченый угорь — на тарелке). Даже дерево, сгорая, превращается не в пыль — в древесный уголь. Нынче впору вам, укрывшись за бравадой, над костром потухшим, съежившись, без спешки, авторучкой, словно палкой сучковатой, ворошить, кряхтя, сухие головешки.

Все пустое. Для расстройства нет причины. Время — море? Пусть. Зато слова — не тонут. Лишь по телу разбегаются морщины, как круги от камня, брошенного в омут.