Николай Гнедич К П. А. Плетневу

Мой друг! себе не доверять — Примета скромная питомца муз младого. Так юные орлы, с гнезда слетев родного, Полета к солнцу вдруг не смеют испытать; Парят, но по следам отцов ширококрылых, — Могучих гениев дерзая по следам, Вверялся ты младым еще крылам, Но в трудных опытах не постыдил их силы. На что ж ты одарен сей силой неземной? Чтоб смелое внушать другим лишь помышленье? Чтоб петь великих душ победы над судьбой, А первому бледнеть под первою грозой И дать в певце узреть души его паденье?. Мужайся, друг! главы под громом не склоняй, Ознаменованной печатию святою; Воюй с враждебною судьбою, И гордым мужеством дух юный возвышай: Муж побеждает рок лишь твердою душою. Гордись, певец, высок певцов удел! Земная власть его не даст и не отнимет. Богатство, знатность, честь — могила их предел; Но дара божия мрак гроба не обнимет. Богач, склоняй чело пред Фебовым жрецом: Он имя смертное твое увековечит, И в мраке гробовом Он дань тебе потомства обеспечит. Что был бы гордый Меценат Без песней Флакка и Марона? В могилу брошенный из золотых палат, Бесславный бы рыдал, бродя у Ахерона, Рыдал бы он, как бедный дровосек, Который весь свой темный век Под шалашом свое оплакивает бедство, Печальное отцов наследство! И ты, богини сын, и ты, Пелид герой! Лежал бы под землей немой, Как смертный безыменный, И веки долгие забвения считал, Когда б пророк Хиоса вдохновенный Бессмертием тебя не увенчал.

От муз и честь и слава земнородным. Гордись, питомец муз, уделом превосходным! Но если гений твой, Разочарованный и небом нашим хладным, И хладом душ, не с тем уж духом, славы жадным, Глядит на путь прекрасный свой, Невольно унывает И крылья опускает, Убийственным сомненьем омрачен, Не тщетно ли вступил на путь опасный он? Не тщетно ли себя ласкал венком поэта? И молча ждет нельстивого ответа… Мой друг, не от толпы и грубой и слепой Владыка лиры вдохновенной Услышит суд прямой И голос истины священной, И не всегда его услышит от друзей: Слепые мы рабы слепых своих страстей; Пристрастен, друг, и я к стихам друзей-поэтов; Прощаю грешный стих за слово для души. Счастлив, кто сам, страстей своих в тиши, Пристрастье дружеских почувствует советов; Сам поэтических судья грехов своих, Марает часто он хваленый другом стих. О! есть, мой друг, и опыт убеждает, Есть внутренний у нас, Не всеми слышимый, мгновенный, тихий глас: Как верно он хулит, как верно одобряет! Он совесть гения, таланта судия. Счастлив, кто голос сей бессловный понимает; Счастлив Димитриев: что у него друзья В стихах превозносили, То чувства строгие поэта осудили. Любимцем муз уверен я, Что наша совесть нам есть лучший судия. Доверенность к друзьям, но не слепая вера. Кто нашим слабостям из дружбы не ласкал? А иногда — из видов, я слыхал. «Быть может, юноша трубой Гомера В России загремит, — Тогда и я с потомством отдаленным Жить буду именем, для рифмы в стих вмещенным. Поклонник, друг певца, я буду ль им забыт!» Вот для чего ничтожный Эполетов Так набивается на дружество поэтов. Кто жаждет в памяти людей Оставить по себе след бытия земного, Жизнь благородных дум и чувств души своей Бессмертию предать могучим даром слова, — Не от ласкательных друзей Тот ожидай ответа, Горит ли в нем священный огнь поэта; Испытывай себя Не на толпе слепой народа — Есть беспристрастнейший поэтов судия, Их мать, их первая наставница — природа. Предстань перед лицо ея В честь солнцева торжественного всхода, Когда умытая душистою росой Является со всей роскошной красотой Бессмертно-юная природа, Или в тот час, когда и ночь и тишина Ленивым сном смыкает смертных очи: Природа лишь под кровом ночи, Как непорочная, прекрасная жена, Любимцу тайные красы разоблачает. Пусть гений твой природу вопрошает; И если ты достойный неофит, Она к тебе заговорит Своим простым, но черни непонятным, Красноречивейшим для сердца языком; И если в сердце он откликнется твоем Глубоким трепетом, душе поэта внятным; И если по тебе внезапно пробежит Священный холод исступленья, И дух твой закипит Живою жаждой песнопенья, — Рукою смелою коснися струн немых: Они огнем души зажгутся, Заговорят, и от перстов твоих Живые песни разольются.

1824