Аполлон Григорьев Встреча

Рассказ в стихах Посвящается А.Фету 1. Опять Москва, — опять былая Мелькает жизнь передо мной, Однообразная, пустая, Но даже в пустоте самой Хандры глубоко безотрадной В себе таящая залог — Хандры, которой русский бог Души, до жизни слишком жадной, Порывы дерзкие сковал, — Зачем? Он лучше, верно, знал, Предвидя гордую замашку Жить чересчур уж нараспашку, Перехвативши налету И пережив почти за даром, Что братья старшие в поту Чела, с терпением и жаром, Века трудились добывать, … … … … 2. Одни верхушки, как известно, Достались нам от стран чужих. И что же делать? Стало тесно Нам в гранях, ими отлитых. Мы переходим эти грани, Но не уставши, как они: От их борьбы, от их страданий Мы взяли следствие одни. И русский ум понять не может, Что их и мучит, и тревожит, Чего им рушить слишком жаль… Ему, стоящему на гранях, С желаньем жизни, с мощью в дланях, Ясней неведомая даль, И видит он орлиным оком В своём грядущем недалеком Мету совсем иной борьбы — Иракла новые столбы. 3. Теперь же — зритель равнодушный Паденья старых пирамид — С зевотой праздною и скучной На мир с просонья он глядит, Как сидень Муромец, от скуки Лежит да ждёт, сложивши руки… Зачем лежит? чего он ждёт? То знает бог… Он воззовёт К работе спящий дух народа, Когда урочный час придёт! Недаром царственного рода Скалы недвижней в нём оплот… Недаром бдят неспящим оком Над ним преемники Петра! — Придёт та славная пора, Когда в их подвиге высоком Заветы господа поймёт Избранный господом народ! 4. И пусть покамест он зевает, В затылке роется подчас, Хандрит, лениво протирает Спросонья пару мутных глаз. Так много сил под ленью праздной Затаено, как клад, лежит, И в той хандре однообразной Залог грядущего сокрыт, И в песни грустно-полусонной, Ленивой, вялой, монотонной Порыв размашисто-живой Сверкает молнией порой. То жажда лесу, вольной воли, Размеров новых бытия — Та песнь, о родина моя, Предчувствие великой доли!.. Проснёшься ты, — твой час пробьёт, Избранный господом народ! 5. С тебя спадут оковы лени, Сонливость праздной пустоты; Вождём племён и поколений К высокой цели встанешь ты. И просияет светом око, Зане, кто зрак раба принял, Тебя над царствами высоко, О Русь, поставить предызбрал. И воспарит орёл державный, …………… 6. Но в срок великого призванья, Всё так же степь свою любя, Ты помянешь, народ избранья, Хандру, вскормившую тебя, Как нянька старая, бывало… Ты скажешь: «Добрая хандра За мною по пятам бежала, Гнала, бывало со двора В цыганский табор, в степь родную Иль в европейский Вавилон, Размыкать грусть-кручину злую, Рассеять неотвязный сон». Тогда тебе хандры старинной, Быть может, будет даже жаль — Так степняка берёт печаль По стороне своей пустынной; Так первый я — люблю хандру И, вероятно, с ней умру. 7. Люблю хандру, люблю Москву я, Хотел бы снова целый день Лежать с сигарою, тоскуя, Браня родную нашу лень; Или, без дела и без цели, Пуститься рыскать по домам, Где все мне страшно надоели, Где надоел я страшно сам И где, приличную осанку Принявши, с повестью в устах О политических делах, Всегда прочтённых на изнанку, Меня встречали… или вкось И вкривь — о вечном Nichts и Alles Решали споры. Так велось В Москве, бывало, — но остались В ней, вероятно, скука та ж, Вопросы те же, та же блажь. 8. Опять проходят предо мною Теней китайских длинный ряд, И снова брошен я хандрою На театральный маскарад. Театр кончается: лакеи, Толчками все разбужены, Ленивы, вялы и сонны, Ругая барские затеи, Тихонько в двери лож глядят И карт засаленных колоды В ливреи прячут… Переходы И лестницы уже кипят Толпой, бегущею заране Ко входу выбираться, — она Уж насладилася сполна И только щупает в кармане, Еще ль футляр покамест цел Или сосед его поддел? 9. А между тем на сцене шумно Роберта-Дьявола гремит Три»о последнее: кипит Страданием, тоской безумной, Борьбою страшной… Вот и (он), Проклятьем неба поражен И величав, как образ медный, Стоит недвижимый и бледный, И, словно вопль, несется звук: Gieb mir mein Kind, mein Kind zuruck! И я… как прежде, я внимаю С невольной дрожью звукам тем И, снова полон, болен, нем, Рукою трепетной сжимаю Другую руку… И готов Опять лететь в твои объятья — Ты, с кем мы долго были братья, Певец хандры, певец снегов!.. 10. О, где бы ни был ты и что бы С тобою ни было, но нам, Я твердо верю, пополам Пришлось на часть душевной злобы, Разубеждения в себе, Вражды ко псам святого храма, И, знаю, веришь ты борьбе И добродетели Бертрама, Как в годы прежние… И пусть Нас разделили эти годы, Но в час, когда больная грусть Про светлые мечты свободы Напомнит нам, я знаю, вновь Тогда явится перед нами Былая, общая любовь С ее прозрачными чертами, С сияньем девственным чела, Чиста, как луч, как луч, светла! 11. Но вот раздался хор финальный, Его не слушает никто, Пустеют ложи; занято Вниманье знати театральной Совсем не хором: бал большой В известном доме; торопливо Спешат кареты все домой Иль подвигаются лениво. Пустеет кресел первый ряд, Но страшно прочие шумят… Стоят у рампы бертрамисты И не жалеют бедных рук, И вновь усталого артиста Зовет их хлопанье и стук, И вас (о страшная измена!) Вас, петербургская Елена, С восторгом не один зовет Московской сцены патриот. 12. О да! Склонился перед вами, Искусством дивным увлечен, Патриотизм; он был смешон, Как это знаете вы сами. Пред вами в страх и строгий суд Парижа пал — … Так что же вам до черни праздной, До местных жалких всех причуд? Когда, волшебница, в Жизели Эфирным духом вы летели Или Еленою — змеей Вились с вакхническим забвеньем, Своей изваянной рукой Зовя Роберта к наслажденьям, То с замирающей тоской, То с диким страсти упоеньем, — Вы были жрицей! Что для вас Нетрезвой черни праздный глас? 13. Смолкают крики постепенно, Всё тихо в зале, убрались И бертрамисты, но мгновенно От кресел очищают низ, Партер сливается со сценой, Театр не тот уж вовсе стал — И декораций переменой Он обращен в громадный зал, И отовсюду облит светом, И самый пол его простой, Хоть не совсем глядит паркетом, Но всё же легкою ногой По нем скользить, хоть в польке шумной, Сумеют дамы… Но увы! Не знать красавицам Москвы Парижа оргии безумной. … … … … . … … … … . 14. Уж полночь било… масок мало, Зато — довольно много шляп… Вот он, цыганский запевало И атаман — son nom m»echappe. Одно я знаю: все именье Давно растратив на цыган, Давно уж на чужой карман Живет, по общему он мненью; А вот — философ и поэт В кафтане, в мурмолке старинной… С физиономиею длинной, Иссохший весь во цвете лет, И целомудренный, и чинный… Но здесь ему какая стать? Увы — он ходит наблюдать: Забавы умственной, невинной Пришел искать он на балу, И для того засел в углу. 15. Вот гегелист — филистер вечный, Славянофилов лютый враг, С готовой речью на устах, Как Nichts и Alles бесконечной, В которой четверть лишь ему Ясна немного самому. А вот — глава славянофилов Евтихий Стахьевич Панфилов, С славянски-страшною ногой, Со ртом кривым, с подбитым глазом, И весь как бы одной чертой Намазан русским богомазом. С ним рядом маленький идет Московский мистик, пожимая Ему десницу, наперед Перчатку, впрочем, надевая… Но это кто, как властелин, Перед толпой прошел один?

Год написания: без даты