Николай Карамзин К Эмилии

Подруга милая моей судьбы смиренной, Которою меня бог щедро наградил! Ты хочешь, чтобы я, спокойством усыпленный Для света и для муз, талант мой пробудил И людям о себе напомнил бы стихами. О чем же мне писать? В душе моей одна, Одна живая мысль; я разными словами Могу сказать одно: душа моя полна Любовию святой, блаженством и тобою, — Другое кажется мне скучной суетою. Сказав тебе: люблю! уже я всё сказал. Любовь и счастие в романах говорливы, Но в истине своей и в сердце молчаливы. Когда я счастие себе воображал, Когда искал его под бурным небом света, Тогда о прелестях сокрытого предмета Я часто говорил; играл умом своим И тени прибирать любил одне к другим, В отсутствии себя портретом утешая; Тогда я счастлив был, о счастии мечтая: Мечта приятна нам, когда она жива. Но ныне, милый друг, сильнейшие слова Не могут выразить сердечных наслаждений, Которые во всем с тобою нахожу. Блаженство предо мной: я на тебя гляжу! Считаю радости свои числом мгновений, Не думая о том, как их изображать. Любовник может ли любовницу писать? Картина пишется для взора, а не чувства, И сердцу угодить, не станет ввек искусства. Но если б я и мог, любовью вдохновен, В стихах своих излить всю силу, нежность жара, Которым твой супруг счастливый упоен, И кистию живой и чародейством дара Всё счастие свое, как в зеркале, явить, Не думай, чтобы тем я мог других пленить. Ах, нет! сердечный звук столь тих, что он невнятен В мятежных суетах и в хаосе страстей. Кто истинно блажен, тот свету неприятен, Служа сатирою почти на всех людей. Столь редко счастие! и столь несправедливы Понятия об нем! Иначе кто, в сребре, В приманках гордости, в чинах и при дворе, Искал бы здесь его? Умы самолюбивы: Я спорить не хочу; но мне позволят быть Довольным в хижине, любимым — и любить! Так пастырь с берега взирает на волненья Нептуновых пучин и видит корабли Игралищем стихий, желает им спасенья, Но рад, что он стоит надежно на земли. Нет, нет, мой милый друг! сердечное блаженство Желает тишины, а музы любят шум; Не истина, но блеск в поэте совершенство, И ложь красивая пленяет светский ум Скорее, чем язык простой, нелицемерный, Которым говорят правдивые сердца. Сказав, что всякий день, с начала до конца, Мы любим быть одни; что мы друг другу верны Во всех движениях открытая души; Сказав, что все для нас минуты хороши, В которые никто нам не мешает вольно Друг с другом говорить, друг друга целовать, Ласкаться взорами, задуматься, молчать; Сказав, что малого всегда для нас довольно; Что мы за всё, за всё творца благодарим, Не просим чуждого, но счастливы своим, Моля его, чтоб он без всяких прибавлений Оставил всё, как есть, в самих нас и вокруг, — Я вкусу знатоков не угожу, мой друг! Где тут Поэзия? где вымысл украшений? Я истину скажу; но кто поверит ей? Когда пылающий любовник (часто мнимый) Стихами говорит любовнице своей, Что для него она предмет боготворимый, Что он единственно к ней страстию живет, За нежный взор ее короны не возьмет, И прочее, — тогда ему иной поверит: Любовник, думают, в любви не лицемерит; Обманывает он себя, а не других. Но чтоб супружество для сердца было раем; Чтоб в мирной тишине приятностей своих Оно казалося всегда цветущим маем, Без хлада и грозы; чтоб нежный Гименей Был страстен, и еще сильнее всех страстей, — То люди назовут бессовестным обманом. История любви там кажется романом, Где всё романами и дышит и живет. Нет, милая! любовь супругов так священна, Что быть должна от глаз нечистых сокровенна; Ей сердце — храм святой, свидетель — бог, не свет; Ей счастье — друг, не Феб, друг света и притворства: Она по скромности не любит стихотворства.

1802