Михаил Кузмин Бисерные кошельки

1

Ложится снег… Печаль во всей природе. В моем же сердце при такой погоде Иль в пору жарких и цветущих лет Печаль все о тебе, о мой корнет, Чью прядь волос храню в своем комоде.

Так тягостно и грустно при народе, Когда приедет скучный наш сосед! Теперь надолго к нам дороги нет! Ложится снег.

Ни смеха, ни прогулок нет в заводе, Одна нижу я бисер на свободе: Малиновый, зеленый, желтый цвет — Твои цвета. Увидишь ли привет? Быть может, ведь и там, в твоем походе Ложится снег!

2

Я видела, как в круглой зале Гуляли вы, рука с рукой; Я слышала, что вы шептали, Когда, конечно, вы не ждали, Что мной нарушен ваш покой.

И в проходной, на геридоне Заметила я там письмо! Когда вы были на балконе, Луна взошла на небосклоне И озарила вас в трюмо.

Мне все понятно, все понятно, Себя надеждой я не льщу!.. Мои упреки вам не внятны? Я набелю румянца пятна И ваш подарок возвращу.

О кошелек, тебя целую; Ведь подарил тебя мне он! Тобой ему и отомщу я: Тебя снесу я в проходную На тот же, тот же геридон!

3

Раздался трижды звонкий звук, — Открыла нянюшка сундук. На крышке из журнала дама, Гора священная Афон, Табачной фабрики реклама И скачущий Багратион. И нянька, наклонив чепец, С часок порылась. Наконец Из пыльной рухляди и едкой, Где нафталин слоями лег, Достала с розовою меткой Зеленый длинный кошелек. Подслеповатый щуря глаз, Так нянька начала рассказ: «Смотри, как старый бисер ярок, Не то что люди, милый мой! То вашей матушки подарок. Господь спаси и упокой. Ждала дружка издалека, Да не дошила кошелька. Погиб дружок в дороге дальней, А тут приехал твой отец, Хоть стала матушка печальней, Но снарядилась под венец. Скучала или нет она, Но верная была жена: Благочестива, сердобольна, Кротка, прямая детям мать, Всегда казалася довольна, Гостей умела принимать. Бывало, на нее глядим, — Ну, прямо Божий Херувим! Волоски светлые, волною, Бела, — так краше в гроб кладут. Сидит вечернею порою Да на далекий смотрит пруд. Супруг же, отставной гусар, Был для нее, пожалуй, стар. Бывало, знатно волочился И был изрядный ловелас, Да и потом, хоть и женился, Не забывал он грешных нас. Притом, покойник сильно пил И матушку, наверно, бил. Завидит на поле где юбки, И ну, как жеребенок, ржать. А что же делать ей, голубке, — Молиться да детей рожать? Бледней, худее, что ни день, Но принесла вас целых семь. В Николу, как тебя крестили, Совсем она в постель слегла И, как малиной ни поили, Через неделю померла. Как гроб был крышкою закрыт, Отец твой зарыдал навзрыд; Я ж, прибирая для порядка, Нашла в комоде медальон: Волос там светло-русых прядка, А на портрете прежний, «он». С тех пор осиротел наш дом...» Отерла тут глаза платком И крышкою сундук закрыла. «Ах, няня, мать была святой, Когда и вправду все так было! Как чуден твой рассказ простой!» «Святой? Святой-то где же быть, Но барыню грешно забыть. Тогда ведь жили все особо: Умели сохнуть по косе И верность сохранять до гроба, — И матушка была как все».

Сентябрь 1912