Михаил Луконин Мои друзья

Госпиталь. Всё в белом. Стены пахнут сыроватым мелом. Запеленaв нас туго в одеяла И подтрунив над тем, как мы малы, Нагнувшись, воду по полу гоняла Сестра.

А мы глядели на полы. И нам в глаза влетала синева, Вода, полы… Кружилась голова. Слова кружились: «Друг, какое нынче? Суббота? Вот, не вижу двадцать дней…» Пол голубой в воде, а воздух дымчат. «Послушай, друг…» - И всё о ней, о ней…

Несли обед. Их с ложек всёх кормили. А я уже сидел спиной к стене, И капли щей на одеяле стыли. Завидует танкист ослепший мне И говорит Про то, как двадцать дней Не видит. И – о ней, о ней, о ней…

— А вот сестра, ты письма пpодиктуй ей! — Она не сможет, друг, тут сложность есть. — Какая сложность? Ты о ней не думай… — Вот ты бы взялся! — Я? -Ведь руки есть?! — Я не смoгу! — Ты сможeшь! — Слов не знаю! — Я дам слова! — Я не любил… — Люби! Я научу тебя, припоминая… - Я взял перо. А он сказал: – «Родная!» - Я записал. Он: – «Думай, что убит…» — «Живу», – я написал. Он: – «Ждать не надо…» – А я, у правды всей на поводу, Водил пером: «Дождись, моя награда…» Он: «Не вернусь…» А я: «Приду! Приду!»

Шли письма от неё. Он пел и плакал, Письмо держал у просветлённых глаз. Теперь меня просила вся палата: — Пиши! – Их мог обидеть мой отказ. — Пиши! – Но ты же сам сумеешь, левой! — Пиши! – Но ты же видишь сам?! – Пиши!..

Всё в белом. Стены пахнут сыроватым мелом. Где это всё? Ни звука. Ни души. Друзья, где вы?. Светает у причала. Вот мой сосед дежурит у руля. Вcё в памяти переберу сначала. Друзей моих ведёт ко мне земля. Один мотор заводит на заставе, Другой с утра пускает жернова. А я? А я молчать уже не вправе. Порученные мне горят слова. — Пиши! – диктуют мне они. Сквозная летит строка. – Пиши о нас! Труби!.. — Я не смогу! – Ты сможешь! – Слов не знаю… — Я дам слова! Ты только жизнь люби!