Сергей Марин Любимец нежных муз, питомец Аполлона...

Любимец нежных муз, питомец Аполлона, Блюститель истинный парнасского закона. Что ясно видим мы в творениях твоих, В которых мыслию отличен каждый стих. Хотя за ними ты не мучишься, не ходишь, Скажи, о Дмитриев! где рифмы ты находишь? Как можешь без труда приятно так писать И мысли с легкостью столь ясно выражать? Читав твои стихи, всяк должен согласиться, Что рифма под перо сама собой ложится. Не так, как у меня,- который за грехи Судьбою осужден марать весь век стихи! В сем трудном ремесле мой разум убивая, За рифмами гонясь, от смысла убегая, Терзаюсь, мучуся, бумагу я деру, Но нужного стиха никак не приберу. Коль ненавистника хочу назвать пороков, Мне ум твердит Княжнин, а в стих идет Сумброков. Когда ж с Омиром я сравнить кого готов, Херасков на уме, а под пером Графов. И сколько наконец ни мучусь, ни терзаюсь, А с рифмою моей никак не повстречаюсь. Досадуя решусь, себя чтоб не томить, Стихи и рифмы все навеки позабыть; Несчастну страсть мою к писанью проклинаю. Ах! тщетно удержать себя предпринимаю! И, муз всех разругав и Феба разбраня, Приходит бешенство маранья на меня; Мой ум забытый стих нечаянно встречает, И огнь опять в душе писателя пылает; Все клятвы позабыв, перо опять найду И за стихом стиха с терпением я жду. О! если б я умел мою принудить музу, Чтоб, тяжких правил всех свалив с себя обузу, Решилася в стихах искать лишь слов набор И кстати вклеивать холодный, важный вздор; Мне легче б было то; и, многим подражая, Имел бы я слова для всякого случая. Хваля красавицу — «небесной красоты», Тотчас бы я нашел — «прелестней солнца ты!» Начав другой в стихах — «единственна в вселенной!» А рифма тут и есть — «ты ангел воплощенный!» И, словом, говоря не к месту в сих стихах О солнце и луне, о вздохах и слезах, В творении моем без знанья, без искусства Я мог бы выказать все Ахалкина чувства И всех любителей надутых пустяков. Но разум мой всегда вникает в силу слов, И без разбору он писать их не решится; Противно слово мне, некстати коль ложится. Стих двадцать раз готов с терпеньем начинать, И, написав шесть слов, из них мараю пять. Да будет проклят тот, кто впервые решился, Чтоб ум его в стихе размерном заключился! Кто выдумал словам границы положить И с рифмой захотел рассудок согласить! Без ремесла сего — я жизнью б наслаждался, Ни зависти людей, ни злобы не боялся, Смеялся, пил, и ел, и веселился б я, Как, взяток нахватав, безграмотный судья. Ночь спал бы хорошо, день встретил без работы, И сердце бы мое без страсти, без заботы Умело б положить для гордости конец. Я знатных бегал бы, не знал бы, где дворец, И, словом, был бы всех счастливее меж вами! Но, заразясь, к бедам, проклятыми стихами, В писатели попал. С того печальна дня Спокойствие мое оставило меня, Враждующий мне дух прельстил меня желаньем, Чтобы прославиться мне правильным писаньем! С тех пор с пером моим минуты провожу И за бумагою прикованный сижу; Сам у себя весь век я находясь в неволе, Завидую твоей, о Патрикеич! доле. А ты! что на потоп поэму сочинил И целый книжный ряд стихами затопил, Ты дару твоему препоны не встречаешь И месяц каждый нам по тому выставляешь. Счастливым чту тебя! — Хоть в томах чепуха, Но рифма на конце есть каждого стиха! Что ж нужды, что твои творенья осуждают! Их Глазунов продаст — а глупые читают; Ты пишешь весело — не мыслишь никогда, И очищать стихи не дашь себе труда; Быв новой поражен в писаньи красотою, Дивишься в нем себе, доволен ты собою. Но как несчастлив тот, кто хочет сочинять И строгим правилам свой разум подчинять! Ум пылкий не терпя ни в чем себе равенства, Стремится достигать до цели совершенства; Но несмотря на то, что нравится он всем, Ошибки видит все в творении своем, И часто тот, кого свет целый прославляет, Что был писатель он, забыть навек желает. Спеши ж, о Дмитриев! от бед меня спасать, И научи стихи по-твоему писать; Когда ж надежды нет, скажи мне без притворства, Как мне избавиться от страсти стихотворства?

1807