Новелла Матвеева Вечный всадник

Так свежий островок безвредно средь зыбей Цветет на влажной их пустыне Лермонтов М. Ю.

I

Окно опять! И спрыгивает снова Он прямо в сад. И смотрит, присмирев, На повороты горного витого Пути в горах, за купами дерев

Конь под седлом уже стоит под дубом, Но медлит О Н, лишь — руку на седло… Нисходит вечер, верный тайным думам Коня и дуб в одно пятно свело.

Последний отблеск тлел за серым вязом (Тропа в горах как выроненный бич.) Последний луч ответствовал отказом Прошенью снизу: высшее постичь.

Прислушиваюсь к отголоскам странным То, что Е М У, носителю огня, Что гению казалось несказанным, Тем несказанней станет для меня

Пытливой мыслью вечность атакуя, Посмотришь — разбегаются слова… Как те минуты рассказать могу я? Их даже О Н улавливал едва!

Но если что неведомое Мне Так явственно в одном и том же снится Упорно повторяющемся сне — Так, значит, это было_. Не сложиться (Хотя не знаю, где и как давно), Не быть на свете не могло оно.

II

… Мне этот образ сердце жжет. Но в грусти он своей — бесценен! И свеж, и черен горизонт, Когда Печорин иль Арбенин, В надежде муку побороть, Напрашиваются на беды, Штурмуя все этапы. Вплоть До полной (пирровой!) победы.

Ах, в каждом сердце есть мотив: Неисцелимая досада. Не допустить! Но, допустив, Уж донести до смерти надо Ее, как верную змею (Что не уйдет — запомнит ласку!), И оторвать — лишь на краю!— Ее от раны, как повязку Чудовищную… Ибо тот,

Кто средний путь предпочитает, Кто боль в зачатке не убьет И воспитать не воспитает,— Тот будет жизнь по пустякам Пинать в ожесточенье праздном, Слепой к ее бесценным снам, Но не глухой к ее соблазнам.

Спроси: а удался ль ему Побег из внутреннего ада? Скажи: кто принял бой, тому Неверных радостей не надо. Он ищет заповедный скит, Где мысль и действие едины, Где темный дуб распространит Свои права на полдолины,

В пути приют скитальцу даст, Стрелу грозы обезударит, В ноч**и

Рассвета первый пласт Вершиной чуткою нашарит. И, позабытое дотоль, Там снова детство будет сниться, И невоспитанная боль Веленьям чести подчинится.

III

За воздушной оторопью радости Волок туч — надбровными изломами… После долгой влажной в веках тяжести — Избавленье — с молниями-громами.

После дымки, дымки ослепления,— Блеск разрыва — бомба узнавания. Вдох гражданственности, выдох музыки — Гнева с грустию чередование.

После пылких грез, восторга, трепета — Взгляд поднять чугунно-вопросительный, Рассмеяться беспардонным хохотом Над мечтой единственной, спасительной!

После иноходи в горы опрометью Улетает всадник в ночи; Гневной проповедью, жаркой отповедью Строчек скачущих плачут лучи… Шум грозовый ив да чинар По бокам, в ущельях-котлах… Заштрихован не дочерна, Путь кремнистый светит впотьмах.

А внизу, в долине ночной, Карнавальных масок разброд. (Иронично так за спиной Мокрой шевельнул бахромой Золотых огней разворот!)

Вот копыта стали слышней, Черный грог зевнул, и уже, Вея и**знизу, до ушей Музыка слабей достает…

А туман набирает мощь, Подымается в полный рост! Сколько свежести между масок и звезд Уместила синяя ночь! Выше, выше вьется тропа, Камни в росах чище, белей… И уходит складка со лба С тенью ветра в верх тополей…

… Царский зрак объехав по закраинам, Слава утвердилась и усилилась. Как звонка ты, бронзовая статуя!— Из одних рукоплесканий вылилась!

Но чем громче гомон почитания, Чем звончее бронза пьедестальная, Тем уклончивей, тем неразборчивей Имя дольное, фигура дальняя; Тем суровее, тем несговорчивей Чистая душа, душа печальная.