Дмитрий Минаев Через двадцать пять лет

(Баллада)

1

Утро позднее. Небо туманное Над столицей как саван висит, И движенье кругом беспрестанное — Шум, и говор, и звон от копыт. Всё торопится, с ног всё сбивается, Словно времени каждому нет, Но столица не той представляется, Как назад тому двадцать пять лет. Вновь проложены улицы многие, Омнибусы бегут на парах; Репортеры, как мухи двуногие, На воздушных летают шарах. Электричеством весь освещается Петроград… Каждый день, например, Домонтович, чтоб в Думу отправиться, Приготовить велит монгольфьер. Посмотрите — кругом не Европа ли? Питер с Лондоном спорить готов. Обессмертили Струве в Петрополе Чрез Неву пять висящих мостов. Телефоны связали все здания, Все жилища: при помощи их Композиторов новых создания Можно слушать в квартирах своих И, забыв суматоху напрасную, В зимний или в осенний сезон Чтоб не бегать в погоду ненастную, Можно сплетничать чрез телефон, Разболтавшись при этой оказии С «дамой сердца» удобно весьма… Две-три лишних явилось гимназии И чрез пятый-шестой дом — тюрьма. Словом, всюду прогресса знамения, И хоть два миллиона людей — Невских жителей, стало всё ж менее Завирательных прежних идей. Перестроилось общество заново, Места нет в нем реальным творцам; Пять домов генерала Мартьянова Отдаются бесплатно жильцам.

2

На Неву из Усолья далекого Прикатил коммерсант-сибиряк; От казны был тяжел кошелек его, Сам он был далеко не из скряг. Новичком он явился в Петрополе, И при виде различных чудес Не однажды глаза его хлопали: Восхищал его невский прогресс. Всё его возбуждало внимание, Так что с раннего часто утра, Свой восторг предвкушая заранее, Он чуть свет покидал номера И по городу рыскал богатому, Где смущал его грохот и гул… Раз — знаком уже был Петроград ему — В лавку книжную он завернул. «Подписаться хочу на газету я, А притом и на толстый журнал. Укажите, по правде советуя, Чтобы сам я впросак не попал, Чьи изданья в ходу теперь более?» — «Господина Суворина. Он, Знать такая далась монополия, Всю печать нынче забрал в полон. Да-с, один завладел прессой целою, И других соиздателей нет. Все журналы — я список вам сделаю — «Огонек», «Голос», «Слово» и «Свет», «Время новое», «Речь», «Иллюстрация», «Нива», «Вестник Европы» и «Сын» (Чтоб в руках была целая нация) Издавать стал Суворин один, Чем ужасно была раззадорена Отставных журналистов толпа...» — «А вот эта чья лавка?» — «Суворина. В книжном деле нет выше столпа: Он убил магазины все книжные, И бороться нельзя с ним никак. Верьте в слово мое необлыжное...» Лишь руками развел сибиряк, Речь приказчика важного слушая, И, покинувши лавку, шептал: «Видно, бил лишь в Сибири баклуши я, Если дива такого не знал...»

3

Суета на проспекте обычная. Сибиряк по панели бредет, Погружен в размышленья различные, И, лицо свое пряча в енот, Чтоб от ветра избавиться резкого (Петербургский неласков зефир), До угла дотащился он Невского И Владимирской; видит — трактир С освещенной парадною лестницей. К ней стремятся в обеденный час Туз-делец с рыжекудрой прелестницей, Правовед, только кинувший класс, Аферисты, валеты червонные, Бюрократы, шагистики цвет, И татары, как бы окрыленные, Их в особый ведут «кабинет» Или в общую залу громадную… Увлеченный толпой, наконец В ту же залу трактирно-нарядную Пробрался и сибирский купец. Заказавши уху со стерлядкою, Блюдо редкое очень зимой, Он спросил у слуги с миной сладкою: «А чей это трактир, милый мой?» И, вопросом смущенный сильнее, чем Всякой грубостью, молвил слуга: «Куплен он Алексеем Сергеичем Был у Палкина втридорога». — «Куплен кем? Человеку нездешнему Ты толковее должен сказать: Алексея Сергеича где ж ему По единому имени знать. Кто такой он?» Татарин куражится, Посмотрел на купца, словно зверь: «Господина Суворина, кажется, Знает каждый младенец теперь».

4

Вечер. Прежнего сада Демидова Не узнать. В нем огромный вокзал, И каскадно-заманчивый вид его Всех невольно к себе привлекал. А в вокзал так и ломится публика Торопливо с различных сторон: Ей знакома газетная рубрика, Что гласит: «Вновь открыт Демидрон». Можно здесь позабыть важность чинную, Все дневные заботы и труд, — И валит, и валит в залу длинную Петербургский скучающий люд. На эстраде — певицы французские, Знаменитостей целый реестр; Музыканты приезжие, прусские, Занимают огромный оркестр; Плясуны и плясуньи канатные, Много клоунов, «Новый Боско», Шансонетки клубнично-приятные И игривые, точно клико; Блеск и шум, гул толпы прибывающей, Полусвета отборный цветник, Самый воздух слегка одуряющий — Всё влечет в Демидрон в этот миг. Сибиряк сбросил шубу тяжелую, Занял кресло в четвертом ряду И певицу в трико, полуголую, Созерцает в каком-то чаду, То краснеет, то, жмурясь, волнуется (Он недаром родился в избе), А сосед его просто беснуется И отхлопал все руки себе. Атмосфера такая уж жгучая, Быть нельзя хладнокровным никак… Вот, дождавшись удобного случая, Речь с соседом завел сибиряк: «Превеселое здесь заведение, И пьянит оно, словно вино, Только думаю — на поведение Может действовать дурно оно». — «Почему же?» — взглянул вопросительно На купца еще юный сосед. — «Да уж очень здесь всё соблазнительно И обычной пристойности нет». — «Отсталое у вас очень мнение...» — «Чей же, сударь, теперь Демидрон?» — «Лишь на днях перешел во владение Алексея Суворина он». — «Как, и здесь он поспел?» — «Воротилою Стал он первым у нас на Неве, Стал финансовой нашею силою, Да и в прессе стоит во главе. Хоть в идеях дошел до убожества, Но барыш от изданья таков, Что имеет он портерных множество И четыреста шесть кабаков».

5

День субботний. Погода суровая, Жмется каждый столичный жилец, Но отправился в бани торговые По привычке сибирский купец, Взял фуфайку, в дороге полезную, И с бельем небольшой узелок, Занят думой одной разлюбезною: «Поскорей бы залезть на полок!» Вот и баня. Дверь настежь растворена. Но уж сам порешил сибиряк: «Вероятно, здесь бани Суворина?» И швейцар отвечал: «Точно так...»

1879