Николай Оцуп В деревне

I

Как папиросная бумага листья Шуршат, я под навесом крыши в глине, Зеленой рамой охватившей стекла Воды,— стою над зыбким отраженьем Своим и наклонившейся избы И думаю об Анатоле Франсе.

Когда в лицо мне веет ветер свежий Весенними холодными полями, Иль, повернув глаза к уютным хатам, Слежу прогромыхавшую телегу,— Над этой простодушною природой Истории я слышу шумный лет.

В обыкновенной русской деревушке Всемирные виденья воскресают И если верить кругу превращений (А я не верю), здесь найдется даже Аббат с непостоянством роялиста, Принявший облик русского попа.

В воспоминании французских строчек Я даже место нахожу свое — Поэта — зрителя и мещанина, Спасающего свой живот от смерти, И прохожу в избу к блинам овсяным Крестьянина — Вандейского потомка

II

Собака лает на телегу так же, Как петухи па колесницу Феба, Катящуюся в небесах,— средь лая И звонкогорлых песен петушиных. На медленно всходящий красный шар Мы едем, я и мой хозяин рядом.

Когда он огибает льдистым кровом Одетый грязным ручеек дорожный, Мне кажется, что мету объезжает На колеснице римлянин в тунике, Которая по случаю мороза Обращена в запашистый зипун.

«Куда мы?» — спрашиваю я у ветра, Но ветер выше глинистой дороги И наших подорожных направлений, И только проходящая корова, Остановившись за большой нуждою, Задумчиво и медленно мычит.

Мы говорим о людях и о Боге, Придумавших друг друга, и о том, Что без пяти коров вести хозяйство Невыгодно… Качается телега И лошадиный хвост и две ноги Над проползающей назад дорогой.

III

Проснулся на душистом сеновале… Уже три дня я ничего не помню О городе и об эпохе нашей, Которая покажется наверно Историку восторженному эрой Великих преступлений и геройств.

Я весь во власти новых обаяний, Открытых мне медлительным движеньем На пахоте навозного жука. В тот миг под пахаря земля бежала, Ложась свежо слоистыми пластами Направо от сверкающей дуги.

Тот человек простым и мудрым делом Усердно занятый, забыл наверно, Что мы живем в особенное время, А я тем более: мое вниманье — На дерне срезанном со мною рядком, Где медленно ползет навозный жук.

Какие темно-синие отливы, Какая удивительная поступь, Как много весу в этом круглом теле, Переломившем желтую травинку, И над глазами золотые брови Я кажется заметил у него.

Он копошился, я его потрогал, И пробуждением земли весенней Почуяла горячая ладонь, А ухо, вместо рассуждений мудрых О переменах, различило ропот От крыл быстро-летящих диких уток.

1918