Каролина Павлова Зовет нас жизнь: идем, мужаясь, все мы...

Зовет нас жизнь: идем, мужаясь, все мы; Но в краткий час, где стихнет гром невзгод, И страсти спят, и споры сердца немы,— Дохнет душа среди мирских забот, И вдруг мелькнут далекие эдемы, И думы власть опять свое берет.

Остановясь горы на половине, Пришлец порой кругом бросает взгляд: За ним цветы и майский день в долине, А перед ним — гранит и зимний хлад. Как он, вперед гляжу я реже ныне, И более гляжу уже назад.

Там много есть, чего не встретить снова; Прелестна там и радость и беда; Там много есть любимого, святого, Разбитого судьбою навсегда. Ужели всё душа забыть готова? Ужели всё проходит без следа?

Ужель вы мне — безжизненные тени, Вы, взявшие с меня, в моей весне, Дань жарких слез и горестных борений, Погибшие! ужель вы чужды мне И помнитесь, среди сердечной лени, Лишь изредка и тёмно, как во сне?

Ты, с коей я простилася, рыдая, Чей путь избрал безжалостно творец, Святой любви поборница младая,— Ты приняла терновый свой венец И скрыла глушь убийственного края И подвиг твой, и грустный твой конец.

И там, где ты несла свои страданья, Где гасла ты в несказанной тоске,— Уж, может, нет в сердцах воспоминанья, Нет имени на гробовой доске; Прошли года — и вижу без вниманья Твое кольцо я на своей руке.

А как с тобой рассталася тогда я, Сдавалось мне, что я других сильней, Что я могу любить, не забывая, И двадцать лет грустеть, как двадцать дней. И тень встает передо мной другая Печальнее, быть может, и твоей!

Безвестная, далекая могила! И над тобой промчалися лета! А в снах моих та ж пагубная сила, В моих борьбах та ж грустная тщета; И как тебя, дитя, она убила,— Убьет меня безумная мечта.

В ночной тиши ты кончил жизнь печали; О смерти той не мне бы забывать! В ту ночь два-три страдальца окружали Отжившего изгнанника кровать; Смолк вздох его, разгаданный едва ли; А там ждала и родина, и мать.

Ты молод слег под тяжкой дланью рока! Восторг святой еще в тебе кипел; В грядущей мгле твой взор искал далеко Благих путей и долговечных дел; Созрелых лет жестокого урока Ты не узнал,— блажен же твой удел!

Блажен!— хоть ты сомкнул в изгнанье вежды! К мете одной ты шел неколебим; Так, крест прияв на бранные одежды, Шли рыцари в святой Ерусалим, Ударил гром, в прах пала цель надежды,— Но прежде пал дорогой пилигрим.

Еще другой!— Сердечная тревога, Как чутко спишь ты!— да, еще другой!— Чайльд-Гарольд прав: увы! их слишком много, Хоть их и всех так мало!— но порой Кто не подвел тяжелого итога И не поник, бледнея, головой?

Не одного мы погребли поэта! Судьба у нас их губит в цвете дней; _Он_первый пал; — весть памятна мне эта! И раздалась другая вслед за ней: Удачен вновь был выстрел пистолета. Но смерть твоя мне в грудь легла больней.

И неужель, любимец вдохновений, Исчезнувший, как легкий призрак сна, Тебе, скорбя, своих поминовений Не принесла родная сторона? И мнепришлось тебя назвать, Евгений, И дань стиха я дам тебе одна?

Возьми ж ее ты в этот час заветный, Возьми ж ее, когда молчат они. Увы! зачем блестят сквозь мрак бесцветный Бывалых чувств блудящие огни? Зачем порыв и немочный, и тщетный? Кто вызвал вас, мои младые дни?

Что, бледный лик, вперяешь издалёка И ты в меня свой неподвижный взор? Спокойна я; шли годы без намека; К чему ты здесь, ушедший с давних пор? Оставь меня!— белеет день с востока, Пусть призраков исчезнет грустный хор.

Белеет день, звезд гасит рой алмазный, Зовет к труду и требует дела; Пора свершать свой путь однообразный, И всё забыть, что жизнь превозмогла, И отрезветь от хмеля думы праздной, И след мечты опять стряхнуть с чела.

Июль 1846, Гиреево