Борис Ручьев Правда в песне, чтобы мать не знала

В голодный час, напомнив о знакомом, манят меня к себе издалека — «звезда полей над ветхим отчим домом и матери печальная рука».

Покрыв седины старым полушалком, за двери дома тихо выйдет мать, последний хлеб подаст она гадалкам и обо мне попросит погадать.

И скажут ей: — Гнездо родное свято, храни, голубка, кровлю и еду… Всегда на волю рвутся голубята, покамест не нарвутся на беду.

А в мире вольном голод плечи сушит, костер войны пылает до небес, на землю птицы падают со стужи и злых людей непроходимый лес.

И, опалив в краях далеких перья, не в силах жар и холод перенесть, придет твой сын, как нищий стукнет дверью и на пороге тихо спросит есть.

Пшеничный корм наполнит кровью жилы, железной крышей сын покроет дом. И станет жить — легко, как деды жили, засыпав к зиме горницу зерном.

И пусть сто туч плывет с огнем и громом — железной крыши им не поломать… Горит звезда полей над отчим домом, от добрых слов устало дремлет мать.

Я не сомну последний цвет на грядке, усталых птиц не трону на лугу — и в белых письмах, ласковых и кратких, не в первый раз, родимая, солгу.

Я напишу, что жду в делах успеха, живу пока в достатке и в чести, что собираюсь к осени приехать, из города невесту привезти.

Но промолчу о голоде и ранах, о снежных ветрах, выстудивших грудь, что далеко у моря-океана от боли мне спокойно не заснуть.

И не скажу ни слова о метели, что билась в окна зиму напролет, что смерть сидела нянькой у постели и вместо чаю подавала лед.

Что ни добра, ни хлеба мне не надо, не надо зерен, павших без следа, и в отчий дом с тесовою оградой, конечно, не вернусь я никогда.

И с мертвыми лежавший долго рядом, без солнышка, без ласки, без цветов, в весенний день, дыханием и взглядом почуяв силы, с радостью готов —

в грозовый мир, где голод плечи сушит, костер войны пылает до небес, на землю птицы падают от стужи и злых людей живой дремучий лес.

Где я забыл о сказках и молитвах, где выжег детский норов свой и страх, где ждут меня друзья в пирах и в битвах и женщины тоскуют в городах.

И боевым предчувствием удачи — прекрасное, крылатое на взлет, в руках моих не знавшее отдачи любимое оружие зовет.

Огнем каленный — скоро не устану, мороженный — с дороги не сверну, но если от друзей живым отстану — всю жизнь свою и душу прокляну.

И я не знаю, где сложу я руки, увижу ли когда глаза твои… Благослови на радости и муки, на черный труд и смертные бои.

1947-1949