Константин Симонов Переправа через Янцзы

Мы плывем на лодке через Янцзы — Голубую реку, я, переводчик и еще три человека. Мы плывем на тот берег — в Учан из Ханькоу. А река! Какая река! Я еще не видел такого! Дождь моросит над Янцзы, по воде — маленькие кружки. До правого берега — плыть и плыть, а левый еле виден из-под руки. Под мокрыми, черными парусами вниз, к Нанкину, уходят джонки — жаровня шипит, кто-то поет, женщина кормит ребенка; бочонки с вяленой рыбой, дрова, в желтых циновках рис, капуста, наваленная до бортов, — все проплывает вниз. А навстречу идет пароход с баржами, зелеными от солдат, на корме, в чехле, — полковое знамя, и часовые стоят. Наверно, в верховья плывут, к Чунцину, где еще Чан Кай-ши; спешат, чтоб землю отдать крестьянам. Счастья желаем им от души! Большая река, большая страна, большой народ — можно о многом передумать, пока лодка реку переплывет. Я этого вот человека люблю, сидящего рядом в лодке, — зеленый ватник, красная звездочка, как на наших пилотках. Он окунает руку в Янцзы и там забывает ее надолго… Наверно, и я бы вот так задумался, плыви мы через Волгу. Он вполголоса тянет какую-то песню, широкую, как плес, — может быть, их «Дубинушку» или «Есть на Волге утес»? Потом с усталым вниманьем поворачивается ко мне, но глаза его далеко отсюда — где-то там, на войне. Он вспомнил о ней, глядя вслед плывущим к Чунцину солдатам. А ему вот надо ездить со мной, быть моим провожатым: говорить, объяснять, отвечать на вопросы: — Как то у вас? Как это у вас? — И немножко досадно, и интересно, и — приказ есть приказ. Я этого человека люблю и, мне кажется, понимаю, хотя не бывал у него дома и его языка не знаю. Но мы с ним оба — политработники, привыкли к схожим вещам. Знаем, что такое — субботник, митинг, разговор по душам, знаем, что такое — когда солдат не пообедал, Знаем, что такое беда и что такое — победа; приходилось обоим и отступать, и наступать, и писать листовки, и хоть это не главное в нашей работе, — самим брать в руки винтовки. Переводчик нам переводит слова, но это техника дела, а вообще-то мы понимаем друг друга, мой товарищ из политотдела. Понимаем, где черное где белое, кто враги, кто друзья. Плывем по Янцзы, и я понимаю: это Волга твоя. Эти рыбаки в синих робах, наваливающиеся на руль, этот парус на старой джонке, дырявый от пуль, бурлаки в соломенных шляпах, бредущие с бечевой, вода за кормой, чайки в небе, солнце над головой, дымок над жаровней, далекая песня, ребенка кормящая женщина — все это твоя милая родина, твоя Полтавщина или Смоленщина. Вот и я зачерпнул воды из Янцзы, она синяя-синяя. Я все время расспрашиваю, хочешь — ты расспроси меня. Большое дело — вера друг в друга! На том и стоим: я — с тобой, мы — с вами; мой народ — с твоим. Вот и берег холмистый правый, как мы быстро доплыли! Недаром целую переправу молча проговорили. Чалку ловит старый крестьянин из любезности, просто прохожий. Не правда ль, все добрые старики друг на друга чем-то похожи? Я ваш разговор читаю по жестам: он глядит на меня, сюда, и спрашивает тебя: «Советский?» — И ты отвечаешь: «Да». Он приветливо, медленно собирает все морщинки лица… Хорошая у него улыбка! Как у моего отца.

1954