Роман Солнцев Поэт

1.

Я – ангел в каменном небе. За моей спиной одно крыло серебряное – русское, другое золотое – татарское, золотое тяжелее, поэтому летаю кругами.

Внизу трезвонит колокол церкви, и с минарета кричит муэдзин – вижу открытое горло, в которое опускается снежинка…

Война приходит – и седеют маленькие женщины, а трубы заводов, работающих на войну, распускают и расчесывают черные, черные, черные волосы!..

Я понял, почему Христос и Алла являются людям лишь в страшные дни.

Стекла домов лежат на земле – и в них отсвечивает красное солнце, в них видит Господь свое отраженье – красное – в красном, желтое – в желтом, думает стало много озер…

Но я-то знаю, там стекла и кровь, я-то знаю: сам был там, это теперь я здесь – и лицо свое вижу, отраженное в красном стекле, отраженное в горе народном.

Теперь я здесь – в чугунном и каменном небе, называется Моабит.

2.

Чего ты хочешь от меня, молодой человек СС? Ты красив, если может быть красива гиена со змеиной головой… Чай заварил ты, ровесник, умело – баней не пахнет, где-то достал чак-чак – знаешь, потчуешь татарина… Но ты забыл – я еще и поэт!

Ты говоришь: «Будут у вас четыреста жен, Будет вокруг дома расти четыреста дубов. Будет в доме четыреста окон (И в каждом окне – далеко, далеко на земле мама моя лежит?!.) Что с того, что нищая рвань вас не поймет, упрекнет? Родина – это земля, на которой – ямочка от вашей детской ступни. В ямочке этой больше вина вместится, чем в самые огромные царские чаши. В ямочке этой больше спасется ваших стихов от забвенья, чем в любом подвале Кремля! (Дались им эти подвалы!) Подумайте!» – ты говоришь.

Ты не забыл, что поэт. Но ты забыл, что я – мусульманин. Ты забыл, что торжественный мой язык может только с громом сравниться! А грому не пристало отсиживаться в табакерке!

Или плохи твои дела, что ты не можешь меня расстрелять?

Мой пистолет – будь проклят он… Думал опенок пули сквозь тело мое прорастет… А ты опять говоришь – о моей Родине?!

Рот твой кривится, как дождевой червяк в ладони

Ты говоришь: «Родина – это чистенький домик, овцы курчавые, клумба с цветами, служанка, корова с розовым выменем – словно с тяжелым штурвалом...» О замолчи, молодой человек СС! Мы никогда не поймем друг друга!

3.

Дочка моя, ты – лунный луч среди кирпичных стен Луч поворачивается, как ключ – и я выхожу в степь. Как далеко ты достала меня, Чулпан, как далеко! Через высокий рубеж огня, пёсье их молоко! Они сосут огонь, сосут – пушки, нацисты, шпана… Гитлер кривляется, словно шут, – шерстью покрыта спина! Милая дочь моя, ты веди меня в Татарстан, в лён. Здесь голубые шумели дожди прялись сто веретен, здесь защемленный стонал Шурале в красных осенних лесах Но тишина теперь на земле – холод в моих волосах! Все на фронте – люди, любовь, шум, смех и гармонь… Здесь же – куриная только кровь и плавящий жатку огонь, два-три человека делают танк молотом и кайлом. Женщины в галифе и унтах на коровах верхом… Милые сестры мои, мы вас оденем еще в шелка! Знаю, что сразу, в победы час, этим займется ЦК…

Дочь моя, ты – лунный луч среди кирпичных стен Луч поворачивается, как ключ, – и я к поверке успел…

4.

Ну, что еще скажите, молодой человек СС? Вы меня переводите в камеру, где на столе – цветы! Вы распустили слух, что отныне – я татарско-немецкий поэт? Думаете, там поверят? Они же знают – Муса никогда никому не лгал…

– В тихом омуте больше чертей. – Я не верю в чертей. – Вы говорите сейчас не о том. – Ни сейчас, ни потом! – Вас проклянет ваша земля. Ваши стихи сожгут. – Значит, достоин этого я. Зер гут! – Ваше имя станет как брань мерзким в людских устах… – Лишь была б золотая Казань в звезда«х! – Ваша жена уйдет с другим, сменит фамилию, сны. – Только пусть останется дым картофельной той стороны… – Ваша дочь разлюбит вас, другого отцом назовет… – И эсэсовец щурит глаз, втягивает живот…

5.

Дочка моя, – ты лунный луч среди каменных гор. Луч поворачивается, как ключ – распахивается коридор. Мы выходим. Нацисты спят, собаки во сне скулят. Блестит немецкий в углу автомат – пустой, как костыль, приклад. Что делать мне, доченька? Я попросил бумаги себе, карандаш. Пока во мне есть остатки сил, я все еще наш, ваш! Пока я пишу – я верю, живу. Быть может, мой блокнот потом попадет в Казань и Москву, в праздник бокал шевельнет… Чтоб дали возможность писать, я молчу, пью чай по-татарски, ем, хоть знаю, что это не скроют ничуть и – станет известно всем! Чтоб дали писать, я в татарский взвод вошел – в гармонь-колесо, хоть знаю – концерты ничто не сотрет, и станет известно все! Но может, это тщеславье и трусость сказали мне: ты пиши, и этим жизнь свою искупишь, и немецкие балеши? Поэт я, поэт… да вдруг не настолько, чтоб это простило меня? Не гений, не голос родного востока, где льна голубого моря?. О, если так, то нет мне прощенья! … Нет, нет, мой удел таков: работать, надеясь на воскрешенье через строки стихов! Я знаю: я так не писал доныне. Быть может, я был слабак. Пуля к пуле, рябина к рябине проходят в моих словах! Слова тяжелее заправленной лампы. Слова, словно порох, сухи! Как солнце, прозрачны. Как ветер, крылаты. И это – мои стихи! И я с хорошим одним бельгийцем уже сговориться успел. Он тоже по скользким отстрелянным гильзам скатился в немецкий плен… Прости мне, дочь моя, если правда я не гений… Ну, что ж! Тщеславье – в мирной жизни отрава. А здесь положение – нож… Дочь моя, передай своей маме, что я не предал вас. Когда-нибудь к речке коснется губами – откроет губами мой глаз. Я к вам вернусь – и в дегте, и сплетен на лбу кресты… Но только стихи мои вы не трожьте, спрячь – ты! Дайте мне хоть денек, дня три хоть, как раньше молили, что их – и это не вздор/ и это не прихоть – чтоб не похоронили живых! А если – друзья мои – не найдутся, пусть эти листы – сгорят! Пусть письменно скажут люди и устно, что хотят…

6.

Молодой человек СС, итак, я без родины, я оклеветан? Я ненавижу тебя! Стреляй, нажимай на все крючки всех своих пистолет-пулеметов, как на стручки стальной акации… Я не боюсь!

Родина! Золотая Россия… Сколько веков грызли тебя… У всех врагов золотые зубы.

Родина! Если б ты была не земля, а льдина, – давно бы твои погранзоны обломились от тяжести, – полные пуль, бомб и сабель…

Если б солнце было не солнце, а лицо Господне – давно б затянулось морщинами, как лицо пня!

Судьба моя, ты выше меня? Ты можешь сделать так, что я покажусь предателем? Но я-то знаю, кто я и что. И если прошу, то не для себя – судьба, будь справедливой!

Все положи на место свое – камень на змею, лампу на подоконник, поэта к ногам дочери…

1976