Александр Востоков Парнас, или гора изящности

Огнекрылаты кони Феба Спустились в западны моря, С сафиром голубого неба Слилася алая заря. Прострясь холодными крылами, Уснули ветры над валами; Один в кустах Зефир не спит: Кристальна зыбь чуть-чуть струится, В нее лесистый брег глядится, И с травок теплый дождь слезит.

Я, в размышлении глубоком Вступив на моря брег крутой, Носился восхищенным оком По рдяной влаге золотой. Мой дух светлел, как вод зерцало, И сердце у меня играло, Как яркая в струях заря. «Очаровательные сцены! Минуты сладки и бесценны! — В восторге духа вскликнул я. —

Питомцы муз, сюда теките! Сюда, изящности сыны! И души ваши насладите, Вам виды здесь посвящены. Пусть дух, мечтами обольщенный, Пусть сластолюбец пресыщенный Без чувств при виде красоты; Досуг божественный! питаешь В пиитах жар… и открываешь Всегда им нову прелесть ты!

Блажен, в ком сердце не хладеет Ко ощущенью сих красот; Предохранять себя умеет От скуки и разврата тот. Коль дух в изящное вперяет, Он истинную жизнь вкушает И живо чувствует себя; Он презрит злато, пышность, чести, Не будет он поэтом лести, Прямую красоту любя.

Он льет в согласны, звонки струны Гармонию души своей. Любим, гоним ли от фортуны, Не раболепствует он ей; Его природа не оставит, Отрады сладкие доставит: О благе чад, послушных ей, Пекущаяся матерь нежна И им всегда, во всем споспешна От детства до преклонных дней.

Природа! днесь перед тобою И я обет святый творю, Что лжевествующей трубою Вовек похвал не вострублю Кумирам золотым, бездушным, И что потщусь всегда послушным Тебе, чистейшая, пребыть; Что добродетель, правду вечну, Ум, доблесть, мир, любовь сердечну И дружбу стану я хвалить.

И ах, когда бы я стопою Беспреткновенной мог пройти Стезю, начертанну тобою, И мог отверстую найти Дверь храма твоего святого! Всего бы, что красно и благо, Упился жаждущий мой дух: Я стал бы счастлив и спокоен, Любви избранных душ достоин, Всем Грациям, всем Музам друг!»

Я так вещал, — и опустился В тени дерев на косогор; Мой дух в забвенье погрузился, На влаге опочил мой взор. Она еще едва мерцала В подобье тусклого зерцала, И мгла синелася вдали На гор хребте уединенном. В безмолвном торжестве священном Дубравы и поля легли.

Крылами мягко помавая, Зефир прохладу в грудь мне лил; С ветвей на ветви он порхая, Тихонько листья шевелил: Цветов ночных благоуханья Вносил мне в нервы обонянья, — Мои все чувства нежил он. А с ним, скользнув под сени темны И мне смежив зеницы томны, Объял все чувства сладкий сон.

Лишь вдался я ему, чудесным Меня восхитил он крылом И перенес к странам безвестным. Я смутный кинул взор кругом: Везде равнины; лишь к востоку Увидел гору я высоку И к оной множество путей; Из них одни вели лугами, Другие блатами, буграми — Сквозь дичь лесов, сквозь зной степей.

При оных мне путях стоящу Предстала некая жена; И я ее узрел, держащу Обвитый крином скиптр. Она В двуцветну ткань была одета, На коей нежно зелень лета Спряглась с небесной синетой. Ступая ж поступью свободной, Соединяла в благородной Осанке важность с простотой.

Как нивами покрыты холмы Волнуются от ветерков, Так точно груди млекополны, Которых скрыть не смел покров, Дыханьем кротким воздымались, И реки млечны изливались Из оных, всяку тварь поя. По прелестям ее священным Блуждал я оком восхищенным И в ней узнал Природу я.

Толико благолепна взору Она явившись моему И скиптром указав на гору, Рекла: «Стремленью твоему Ты видишь цель; по сим долинам, Сквозь те леса, по тем стремнинам Достигнешь на священный верх, На верх возможного блаженства, Изящности и совершенства, Который лучше тронов всех».

«Но возвести мне, о Природа! — Дерзнул я обратить к ней речь, — На высоту сего восхода Равно ли трудно всем востечь? Или мне думать, что пристрастье К иным ты кажешь; вечно счастье И вечно им успехи шлешь? Что ты, лишь только их рождаешь, Любимцами предъизбираешь И все таланты им даешь?

Ах нет! как смертному возможно Тебя в неправости винить! Открой мне, не сужу ль я ложно, Потщись сомненье разрешить!» На то богиня отвечала: «Я всем живущим даровала Органы, свойственные им, Органы те благонаправить Или в бездействии оставить — Даю на волю им самим.

Дух смертных пашне есть подобен; Он может все произрастить, Лишь только б пахарь был способен Его возделать, угобзить. Предметов разных впечатленье И разных случаев стеченье, При воспитанье первых лет, Нередко душу тлит, стесняет, Иль в ней таланты развивает И направленье ей дает.

Но человек не будет прямо Во храм изящности введен, Хотя б достиг к преддверью храма Счастливым направленьем он. Дальнейшее он воспитанье И вящее образованье Дать должен сердцу и уму, Науку важную постигнуть, Без коей никогда достигнуть Нельзя в святилище ему.

Без коей все, тобою зримы, Ведущи на Парнасс пути, Опасны, трудно восходимы: Лишь может тот один идти Стезей, усыпанной цветами, Между приятными кустами В прохладе тихих, светлых рек, Кто ту науку постигает: Она все знанья заменяет, Ее предмет есть человек!

Он сам, и дел мирских теченье, Которы, все до одного, Причину и происхожденье Имеют в сердце у него. Вперяй же очи изощренны В изгибы сердца сокровенны. Терпением вооружась; И в естество вещей вникая, Сличая их и различая Взаимну сыскивай в них связь.

Когда получишь разуменье Во глубине сердец читать. Их струны приводить в движенье. Во все их сгибы проницать: Тогда твой мощный дух обнимет Все в мире вещи, — ум твой примет Устройство лучшее и свет. Чем больше мысль твоя трудится, Тем правильнее становится И тем яснее настает.

Итак, имеешь ли стремленье На верх изящности взойти: На нужное сие ученье Себя во-первых посвяти! Тогда представится дорога Неутомительна, отлога, В цветах и злаке пред тобой; Тогда ты вступишь в храм священный, И Слава возвестит вселенной Поэта звучною трубой! »

Рекла, — и с кротостью воззрела. «Хочу, — примолвила она, — Чтоб райского того предела Была вся прелесть явлена Твоим, о смертный, взорам бренным». Я пал — и с духом восхищенным Благодарить ее хотел. Но божество внезапно скрылось, Все вкруг меня преобратилось И я — Парнаса верх узрел.

Там лавров, пальм и мирт зеленых Кусты благоуханье льют; В брегах цветущих, осененных, Ручьи кристальные текут. Там вечно ясен свод небесной. В лугах и в густоте древесной Поэтов сонмы я встречал; Сотворший Илиаду гений Над вечным алтарем курений Во славе тамо председал.

Клопшток, Мильтон, в короне звездной, Сияли по странам его. Там Геснер, Виланд, Клейст любезной — Поэты сердца моего. Там Лафонтен, питомец Граций, Анакреон, Насон, Гораций, Виргилий, Тасс, Вольтер, Расин, О радость! зрелись и из россов Великий тамо Ломоносов, Державин, Дмитрев, Карамзин. 5)

В приятной дебри, меж холмами, Отверстый отовсюду храм, Огромно подпертый столпами, Моим представился очам. Во оном трон младого Феба, И муз, прекрасных дщерей неба. Во оном славные творцы, Друзья людей, друзья природы, Которых память чтят народы, Которы были мудрецы, —

Прямые мудрецы, на деле, Не только на словах одних, — В эфирном мне являлись теле, В беседах радостных, святых, Красно, премудро совещали И взор любови обращали На просвещенный ими мир. Блаженством их венчались чела, Божественность в очах горела, Их голос — звон небесных лир.

Средь дивного сего чертога. В соборе девственных сестер, Изящности я видел бога. На арфу персты он простер. Из струн звук сребрен извлекая, И с оным глас свой сопрягая, Воспел бессмертноюный бог. Я взор не мог насытить зреньем Его красот, — ни ухо пеньем Насытить сладким я не мог.

Власы его златоволнисты Лились по статным раменам, И благогласный тенор чистый Звенящим жизнь давал струнам: Он пел — и все вокруг молчало, И все вокруг вниманьем стало; Из алых уст его текла Премудрость, истина и сладость, И неизменна чувствий младость В речах его видна была.

То вопль Сизифов безотрадный, То зов Сирен, то Зевсов гром Ловил в той песни слух мой жадный. Воскликнуть, пасть пред божеством Готов я был во исступленье, И вздрогнул — сильное движенье Меня отторгло вдруг от сна На утренней траве росистой. — То пели птички голосисты Восшедшему светилу дня.

1801