Петр Вяземский Чайльд гарольд. песнь 3, строфа xcvii

Поэзия! Твое святилище природа! Как древний Промефей с безоблачного свода Похитил луч живой предвечного огня, Так ты свой черпай огнь из тайных недр ея. Природу заменить вотще труда усилья; Наука водит нас, она дает нам крылья И чадам избранным указывает след В безвестный для толпы и чудотворный свет. Счастлив поэт, когда он внял из колыбели Ее таинственный призыв к заветной цели. Счастлив, кто с первых дней приял, как лучший дар. Волненье, смелый пыл, неутолимый жар; Кто, детских игр беглец, объятый дикой думой, Любил паденью вод внимать с скалы угрюмой, Прокладывал следы в заглохшие леса, Взор вопрошающий вперял на небеса И, тайною тоской и тайной негой полный, Любил скалы, леса, и облака, и волны. В младенческих глазах горит души рассвет, И мысли на челе прорезан ранний след, И, чувствам чуждая, душа, еще младая, Живет в предчувствии, грядущим обладая. Счастлив он, сын небес, наследник высших благ! Поведает ему о чуде каждый шаг. Раскрыта перед ним природы дивной книга; Воспитанник ее, он чужд земного ига; Пред ним отверстый мир: он мира властелин! Чем дале от людей, тем мене он один. Везде он слышит глас, душе его знакомый: О страшных таинствах ей возвещают громы, Ей водопад ревет, ласкается ручей, Ей шепчет ветерок и стонет соловей. Но не молчит и он: певец, в пылу свободы, Поэзию души с поэзией природы, С гармонией земли гармонию небес Сливает песнями он в звучный строй чудес, И стих его тогда, как пламень окрыленный, Взрывает юный дух, еще не пробужденный, В нем зажигая жар возвышенных надежд; Иль, как Перуна глас, казнит слепых невежд, В которых, под ярмом презрительных желаний, Ум без грядущего и сердце без преданий. Таков, о Байрон, глас поэзии твоей! Отважный исполин, Колумб новейших дней, Как он предугадал мир юный, первобытный, Так ты, снедаемый тоскою ненасытной И презря рубежи боязненной толпы, В полете смелом сшиб Иракловы столпы: Их нет для гения в полете непреклонном! Пусть их лобзает чернь в порабощенье сонном, Но он, вдали прозрев заповедную грань, Насильства памятник и суеверья дань, Он жадно чрез нее стремится в бесконечность! Стихия высших дум — простор небес и вечность. Так, Байрон, так и ты, за грань перескочив И душу в пламенной стихии закалив, Забыл и дольный мир, и суд надменной черни; Стезей высоких благ и благодатных терний Достиг ты таинства, ты мыслью их проник, И чудно осветил ты ими свой язык. Как страшно-сладостно в наречье, сердцу новом, Нас пробуждаешь ты молниеносным словом И мыслью, как стрелой Перунного огня, Вдруг освещаешь ночь души и бытия! Так вспыхнуть из тебя оно было готово — На языке земном несбыточное слово, То слово, где б вся жизнь, вся повесть благ и мук Сосредоточились в единый полный звук; То слово, где б слились, как в верный отголосок, И жизни зрелый плод, и жизни недоносок, Весь пыл надежд, страстей, желаний, знойных дум, Что создали мечты и ниспровергнул ум, Что намекает жизнь и недоскажет время, То слово — тайное и роковое бремя, Которое тебя тревожило и жгло, Которым грудь твоя, как Зевсово чело, Когда им овладел недуг необычайный, Тягчилась под ярмом неразрешенной тайны! И если персти сын, как баснословный бог, Ту думу кровную осуществить не мог, Утешься: из среды души твоей глубокой Нам слышалась она, как гул грозы далекой, Не грянувшей еще над нашею главой, Но нам вещающей о тайне страшной той, Пред коей гордый ум немеет боязливо, Которую весь мир хранит красноречиво! Мысль всемогуща в нас, но тот, кто мыслит, слаб; Мысль независима, но времени он раб. Как искра вечности, как пламень беспредельный, С небес запавшая она в сосуд скудельный, Иль гаснет без вести, или сожжет сосуд. О Байрон! Над тобой свершился грозный суд! И, лучших благ земли и поздних дней достойный, Увы! не выдержал ты пыла мысли знойной, Мучительно тебя снедавшей с юных пор. И гроб, твой ранний гроб, как Фениксов костер, Благоухающий и жертвой упраздненный, Бессмертья светлого алтарь немой и тленный, Свидетельствует нам весь подвиг бытия. Гроб, сей Ираклов столп, один был грань твоя, — И жизнь твоя гласит, разбившись на могиле: Чем смертный может быть и чем он быть не в силе.