Петр Вяземский Станция

Sta viaior!

Досадно слышать: «Sta viator!» Иль, изъясняяся простей: "_Извольте ждать, нет лошадей_", — Когда губернский регистратор, Почтовой станции диктатор (Ему типун бы на язык!), Сей речью ставит вас в тупик. От этого-то русским трактом Езда не слишком веселит; Как скачешь — действие кипит, Приедешь — стынет за антрактом. Да и скакать — дождись пути. Заметить должно мне в прибавку. Чтобы точней в журнал внести Топографическую справку, — Дороги наши — сад для глаз: Деревья, с дерном вал, канавы; Работы много, много славы, Да жаль — проезда нет подчас, С деревьев, на часах стоящих, Приезжим мало барыша; Дорога, скажешь, хороша — И вспомнишь стих: для проходящих! Свободна русская езда В двух только случаях: когда Наш Мак-Адам или Мак-Ева — Зима свершит, треща от гнева, Опустошительный набег, Путь окует чугуном льдистым И запорошит ранний снег Следы ее песком пушистым Или когда поля проймет Такая знойная засуха, Что через лужу может вброд Пройти, глаза зажмуря, муха. Что ж делать? Время есть всему: Гражданству, роскоши, уму. Рукой степенной ход размерен: Итог в успехах наших верен, Пождем — и возрастет итог. Давно ль могучий Петр природу, Судьбу и смертных перемог, Прошел сквозь мрак, сквозь огнь и воду И следом богатырских ног Давно ли вдоль и поперек Протоптана его Россия? Исполнятся судьбы земные, И мы не будем без дорог. Зато военную дорогу Прокладывать умеем мы: В Париже были, слава богу, И, может, не боясь чумы, Ни Магомета стражи райской, За славной тенью Задунайской, За тенью царственной жены Мы доберемся до луны; За греков молвим речь в Стамбуле И меж собой, без дальних ссор, Миролюбиво кончим спор, Когда-то жаркий при Кагуле.

«Так лошадей мне нет у вас?» — «Смотрите в книге: счет тут ясен». — «Их в книге нет, я в том согласен; В конюшне нет ли?» — «Тройка с час Последняя с курьером вышла, Две клячи на дворе и есть, Да их хоть выбылыми счесть: Не ходит ни одна у дышла». — «А долго ли прикажешь мне, Платя в избе терпенью дани, Истории тьму-таракани Учиться по твоей стене?» — «Да к ночи кони придут, нет ли, Тут их покормим час иль два. Ей-ей, кружится голова; Приходит жутко, хоть до петли! И днем и ночью всё разгон, А всего-навсего пять троек; Тут как ни будь смышлен и боек, А полезай из кожи вон!»

_Стой, путник, стой_! — что ж молвить больше, Когда подвинуться нельзя? Зачем не странствую я в Польше, Мои любезные друзья! Судьба по трактам европейским (Что мне, признаться, очень жаль) Меня не завозила вдаль. Я только польским да еврейским Почтовым ларам бил челом. Как я ни рвался чувством жарким, Как ни загадывал умом Полюбоваться небом ярким И мира светлой полосой, Как я ни залетал мечтой В мир божий из глуши далекой, Где след мой темный, одинокой Сугробом снежным занесен, Как ни раскидывал сквозь сон, Всегда обманчивый и краткий, Своей кочующей палатки Среди блестящих городов, Среди базаров просвещенья, — Но от латинских оных слов Оглоблями воображенья Я поворачивал домой И жду: схвачу ли сон рукой? О Польше речь была; но с речи Бог весть зачем, бог весть куда Сбиваюсь от горячей встречи Нежданных мыслей. Господа! Простите раз мне навсегда. По Польше и езда веселье, И остановка невнаклад: Иной бы и зажиться рад, Как попадет на новоселье, Затем что пара бойких глаз, Искусных в проволочке польской (От коих он пылал и гас, Был смел и робок в тот же час), Так заведет дорогой скользкой, Так закружит в нем дурь и хмель, Что шуткой с первого присеста Она его, не тронув с места, Промчит за тридевять земель. Так, помню польские ночлеги: Тут есть для отдыха и неги На что взглянуть, где лечь, что съесть, — Грешно б о наших речь завесть. И чтоб не дать себя проклятью Патриотических улик, Патриотической печатью Не лучше ли скрепить язык? Певец, который ведал горе, Сказал: «Nessun maggior dolore» — И прочее; не прав ли он? Смотрю на память с двух сторон: Благоприятной и враждебной. Она, как в древности кумир, На ликах носит брань и мир. То злобный дух, то друг волшебный Она нам в казнь или в любовь; Иль дразнит благом, уж заочным, Иль говорит: условьем срочным Что было, может быть и вновь. По крайней мере, память ныне, Смотря приветливым лицом, Мне светит в зеркальной святыне Своим волшебным фонарем. Голодный, стол окинув взглядом И видя в ранних племенах Живой обед со мною рядом На двух и четырех ногах, Голодный, видя к злой обиде, Как по ногам моим со сна, С испуга, в первобытном виде Семейно жмется ветчина, Я не грущу: пусть квас и молод, А хлеб немного пожилой, Я убаюкиваю голод Надеждой, памяти сестрой. Постясь за полдником крестьянским, Отрадно мне себе сказать: Я трюфли запивал шампанским, Бог даст, и буду запивать. Итак, ваш путевой нотарий, Из русской почтовой избы Вам польской почты инвентарий Я подношу назло судьбы. Жена иль дочка комиссаржа Полячка, — словом всё сказал: Тут и портрет и мадригал; Притом цыплята, раки, спаржа, Или технически скажу И местность красок удержу: «Kurczeta, raczki i szparagi» (Чего не стерпит лист бумаги И рифма под моим пером?), Гитара на стене крестом С оружьем старопольской славы, Кумиры чести и забавы Патриотической четы; На окнах свежие цветы, Сарматской флоры дар посильный; Там в рамках за стеклом черты Героев Кракова и Вильны, На полке — чтенье красоты, Роман трагическо-умильный И с ним Дмушевского листы, В которых летописец верный С неутомимостью примерной Изо дня в день, из часу в час Ведет историю Варшавы, На всё вперяя зоркий глаз: Спектакли, выезды в заставы, Продажа книг, побег собак, Проказы, добрых дел примеры, Волненье мод и атмосферы, Движенья жизни — смерть и брак; Движенья биржи — курс, банкруты; Дела веков, дела минуты, — Всё сгоряча в сырой листок Передает печать прилежно, Уездам и потомству впрок. Как я заслушивался нежно Тебя, варшавский вестовщик, Когда в душе, во дни разлуки, Будил замолкнувшие звуки Словоохотный твой язык. На голос дружного привета Ответ созвучный я давал: Поэзией была газета, И над афишкой я мечтал.

Я волю дал широким перьям Залетной памяти моей, Мечтой коснулся я преддверьям Чертогов прелестей и фей. Влетел в Варшаву — и, бессильный, Засел я в сети прежних дней. Здесь тайна. Критик щепетильный, Ты не поймешь моих речей. «Umizgac sie!» {*} — за это слово, {* Ухаживать (польск.). — Ред.} Хотя ушам оно сурово, Я рад весь наш словарь отдать: На нем хранится талисманом Могущей прелести печать; Обворожительным дурманом Щекотит голову и грудь Того, кто воздухом Варшавы Был упоен когда-нибудь, Кто из горнушек Вейской кавы Пил нектар медленной отравы Или в Беляны знает путь. «Umizgac sie!» — в сем слове милом, Как в сердце, Польша вся живет И в хороводе легкокрылом Своих соблазнов рой влечет. При этом слове я в Варшаве, И сон минувший снится въяве: При блеске свеч передо мной Взвились, зажглись чета с четой, Цепь вьется и мазурки знойной Кипит и гаснет вихорь стройный Под гул отрывистых смычков. Или день праздничный: косцёлы Пустеют; полдень: будто пчелы, Из ульев набожных трудов, Расправя крылья золотые, Спешат святоши молодые. Пестреют улицы, кипят; Глазам раздолье и мученье, Но средоточится волненье — И рой за роем хлынул в сад. В аллею сжался город тесный. Вот в лицах старины мечты: Вот сейм державный, сейм прелестный, Вот Посполита красоты. Здесь блещет знаменьем утешным И мнений и одежд успех; Чин с чином, с знатью скромный цех Сравнялись равенством безгрешным (Хотя оно и вводит в грех) Пригожих лиц и ножек стройных, Мой Пушкин, строф твоих достойных И так обутых, что едва ль Их обнажить любви не жаль. Или в театре народ_о_вом_, Где окриляют польским словом Патриотический порыв, Стихи Немцевича забыв, Глас старца, убежденья полный, Которым движет и живит Он зыбкого партера волны, И увлекает и разит, Смотрю я на другую сцену, Где страсти действуют живьем, Где в представлении немом Актерам зрители на смену. Тут романтическая связь: Единства места не держась, Из кресел в ложи и обратно Огнем чуть зримым, перекатно Живая нить игры живой Завязкой тайною снуется, А там развязкой распрядется, Как следует, своей чредой.

Теперь для критики судейской Словцо ученое: глагол «Umizgac sie», глагол житейской; Ему нас учит женский пол. Он жемчуг польского наречья, Его понятья без увечья В другой язык не передашь, Как в словарях других ни рыться; Faire la cour {*} и волочиться {* Увиваться (фр.). — Ред.} Смешно напоминает блажь Маркизов чопорного века Иль заставляет заключить, Что волокита должен быть Или подагрик, иль калека.

Могло б досадно быть ушам, Когда читатели-зоилы Завопят: «Sta viator! Нам Тащиться за тобой нет силы». Но к притязаньям дерзких лиц В нас, к счастью, самолюбье глухо, И золотом, как у девиц, Завешено поэта ухо.

Итак, пока нет лошадей, Пером досужным погуляю.