Анатолий Жигулин Из больничной тетради

Ничего не могу и не значу. Словно хрустнуло что-то во мне. От судьбы получаю в придачу Психбольницу — К моей Колыме.

Отчужденные, странные лица. Настроение — хоть удушись. Что поделать — такая больница И такая «веселая» жизнь.

Ничего, постепенно привыкну. Ну, а если начнут донимать, Оглушительным голосом крикну: — Расшиби вашу в Сталина мать!

Впрочем, дудки! Привяжут к кровати. С этим делом давно я знаком. Санитар в грязно-белом халате Приголубит в живот кулаком.

Шум и выкрики как на вокзале. Целый день — матюки, сквозняки. Вот уже одного привязали, Притянули в четыре руки.

Вот он мечется в белой горячке — Изможденный алкаш-инвалид: — Расстреляйте, убейте, упрячьте! Тридцать лет мое сердце болит!

У меня боевые награды, Золотые мои ордена… Ну, стреляйте, стреляйте же, гады! Только дайте глоточек вина…

Не касайся меня, пропадлина!.. Я великой Победе помог. Я ногами дошел до Берлина, И приехал оттуда без ног!..

— Ну-ка, батя, кончай горлопанить! Это, батя, тебе не война!.. — Отключите, пожалуйста, память Или дайте глоточек вина!..

Рядом койка другого больного. Отрешенно за всей суетой Наблюдает глазами святого Вор-карманник по кличке Святой.

В сорок пятом начал с «малолетки». Он ГУЛАГа безропотный сын. Он прилежно глотает таблетки: Френолон, терален, тизерцин.

Только нет, к сожалению, средства, Чтобы жить, никого не коря, Чтоб забыть беспризорное детство, Пересылки, суды, лагеря…

Гаснут дали в проеме оконном… Психбольница, она — как тюрьма. И слегка призабытым жаргоном Примерещилась вдруг Колыма…

… От жестокого времени спрячу Эти строки в худую суму. Ничего не могу и не значу И не нужен уже никому.

Лишь какой-то товарищ неблизкий Вдруг попросит, прогнав мелюзгу: — Толик, сделай чифир по-колымски!.. Это я еще, точно, смогу.

Все смогу! Постепенно привыкну. Не умолкнут мои соловьи. Оглушительным голосом крикну: — Ни хрена, дорогие мои!..

1975