Анатолий Жигулин Кострожоги

_А.И.Солженицыну

В оцеплении, не смолкая, Целый день стучат топоры. А у нас работа другая: Мы солдатам палим костры.

Стужа — будто Северный полюс. Аж трещит мороз по лесам. Мой напарник — пленный японец, Офицер Кумияма-сан.

Говорят, военный преступник (Сам по-русски — ни в зуб ногой!). Кто-то даже хотел пристукнуть На погрузке его слегой…

Все посты мы обходим за день… Мы, конечно, с ним не друзья. Но с напарником надо ладить. Нам ругаться никак нельзя.

Потому что все же — работа. Вместе пилим одно бревно… Закурить нам очень охота, Но махорочки нет давно.

Табаку не достанешь в БУРе. Хоть бы раз-другой потянуть. А конвойный стоит и курит, Автомат повесив на грудь.

На японца солдат косится, Наблюдает из-под руки. А меня, видать, не боится, Мы случайно с ним земляки.

Да и молод я. Мне, салаге, И семнадцати лет не дашь… — Ты за что же попал-то в лагерь? Неужели за шпионаж?

Что солдату сказать — не знаю. Все равно не поймет никто. И поэтому отвечаю Очень коротко: — Ни за что…

— Не бреши, ни за что не садят! Видно, в чем-нибудь виноват...— И солдат машинально гладит Рукавицей желтый приклад.

А потом, Чтоб не видел ротный, Достает полпачки махры И кладет на пенек в сугробе: — На, возьми, мужик! Закури!

Я готов протянуть ладони. Я, конечно, махорке рад. Но пенек-то — в запретной зоне. Не убьет ли меня солдат?

И такая бывает штука. Может шутку сыграть с тобой. Скажет после: «Бежал, подлюка!» И получит отпуск домой.

Как огреет из автомата — И никто концов не найдет… И смотрю я в глаза солдата. Нет, пожалуй что не убьет.

Три шага до пня. Три — обратно. Я с солдата глаз не свожу. И с махоркой, в руке зажатой, Тихо с просеки ухожу.

С сердца словно свалилась глыба. Я стираю холодный пот, Говорю солдату: «Спасибо!» Кумияма — поклон кладет.

И уходим мы лесом хвойным, Где белеет снег по стволам. И махорку, что дал конвойный, Делим бережно пополам.

1963