Василий Жуковский Ундина

Вступление

Бывали дни восторженных видений; Моя душа поэзией цвела; Ко мне летал с вестями чудный гений; Природа вся мне песнию была.

Оно прошло, то время золотое; С природы снят магический венец; Свет узнанный свое лицо земное Разоблачил, и призракам конец.

Но о Мечте, как о весенней птичке, Певавшей мне, с усладой помню я; И Прелести явленьем по привычке Любуется, как встарь, душа моя.

Здесь есть одна — жива как вдохновенье, Как ясная надежда молода — На душу мне ее одно явленье Поэзию наводит завсегда…

Перед пустой когда-то колыбелью Задумчиво-безмолвен я стоял. «Кто обречен святому новоселью Тобой в жильцы?» — Судьбу я вопрошал.

И с первою блеснувшей мне денницей Уж милый гость в той колыбели был; Он в ней лежал под царской багряницей, Прекрасен, тих, как божий ангел мил.

Года прошли — и мой расцвел младенец, Прекрасен, тих, как божий ангел мил; И мнится мне, что неба уроженец Утехой в нем на землю прислан был.

Его-то я порою здесь встречаю Как чистую Поэзию мою; Им иногда я душу воскрешаю; При нем подчас, забывшись, и пою.

1 глава

О том, как рыцарь приехал в хижину рыбака.

Лет за пятьсот и поболе случилось, что в ясный весенний Вечер сидел перед дверью избушки своей престарелый Честный рыбак и починивал сеть. Сторона та, в которой Жил он, была прекрасное место. Луг, где стояла Хижина, длинной косою входил в широкое лоно Моря: можно было подумать, что берег душистый В светло-лазурные, чудно прозрачные воды с любовью Нежной теснился, что море, влажной трепещущей грудью Нежно прижавшись к нему и его обнимая, пленялось

Свежестью шелковой зелени, блеском цветов и прохладой Темных сеней древесных. Правда, в краю том немного Было людей: рыбак с женою, и только; дремучий Лес отделял полуостров от твердой земли. И ужасен Был тот лес своей темнотой неприступной; и слухи Страшные были об нем в народе; там было нечисто: Злые духи гнездилися в нем и пугали прохожих Так, что не смели и близко к нему подходить. Но смиренный, Старый рыбак не боялся враждебных духов; на продажу Рыбу носил он в город, лежавший за лесом; полон

Набожных мыслей, входил он в его глубину, и ни разу Там ничего он не встретил, хранимый небесною силой, Сидя беспечно в тот вечер за неводом, вдруг он услышал Шум в лесу, как будто бы топот коня и железной Брони звук; он слушает: шум приближается; робость Им овладела, и все, что до тех пор в ненастные ночи Снилось ему о таинственном лесе, представилось разом Мыслям его; особливо ж один, великанского роста, Белый, всегда головою странно кивающий. В темный Лес он со страхом глядит, и ему показалось, что в самом

Деле сквозь черные ветви смотрит кивающий призрак. Вспомнив, однако, что все никакой еще не случилось С ним беды ни в лесу, ни в избушке, в которой так долго Жил он с женою вдвоем, что нечистый над ними не властен, Он ободрился, прочел молитву, и сделалось скоро Даже ему и смешно, когда он увидел, какую Шутку с ним глупая робость сыграла: кивающий образ Был не что иное, как быстрый ручей, из средины Леса бегущий и с пеной впадающий в озеро; шум же, Слышанный им, был от рыцаря: шагом на белом

Бодром коне из чащи лесной он ехал и прямо К хижине их приближался. Мантией алого цвета Был покрыт его фиолетовый, золотом шитый, Стройный колет; на бархатном черном берете вилися Белые перья; висел у бедра на цепи драгоценной Меч с золотой рукоятью искусной работы; а белый Рыцарев конь был статен, силен и жив; он, копытом Легким едва к луговой мураве прикасаясь, воздушной Поступью шел и, сгибая красивую шею, как лебедь, Грыз узду, облитую пеной. Старик, пораженный

Видом статного рыцаря, невод покинул и, снявши Шляпу, смотрел на него с приветной улыбкой. Приближась, Рыцарь сказал: «Могу ль я с конем найти здесь на эту Ночь убежище?» — «Милости просим, гость благородный; Лучшим стойлом будет коню твоему наш зеленый Луг, под кровлей ветвистых дерев; а вкусную пищу Сам он найдет у себя под ногами; тебе ж мы охотно Угол очистим в нашем убогом жилище и ужин Скудный с тобою разделим». Рыцарь, кивнув головою, Спрыгнул с коня, его разнуздал и по свежему лугу

Бегать пустил; потом сказал рыбаку: «Ты охотно, Добрый старик, принимаешь меня, но когда б и не столько Был ты сговорчив, то все бы со мной не разделался нынче: Море, вижу я, здесь перед нами, и дале дороги Нет никакой; а вечером поздно в этот проклятый Лес возвращаться избави боже!» — «Не станем об этом Слишком много теперь говорить», — сказал, озираясь, Старый рыбак и в хижину ввел усталого гостя. Там, перед ярким огнем, горевшим в камине и в чистой Горнице трепетный блеск разливавшим, на стуле широком

С спинкой резною сидела жена рыбака пожилая. Гостя увидев, старушка встала, ему поклонилась Чинно и села опять, ему отдать не подумав Место свое. Рыбак, засмеявшись, сказал: «Благородный Рыцарь, прошу не взыскать, что хозяйка моя свой покойный Стул для себя сберегла: у нас такой уж обычай; Лучшее место всегда старикам уступается». — «Что ты, Дедушка! — с кроткой усмешкой сказала хозяйка. — Ведь гость наш, Верно, такой же христов человек, как и мы, и придет ли, Сам ты скажи, молодому на ум, чтоб ему уступали

Старые люди лучшее место? Садися, мой добрый Рыцарь, на эту скамейку, — она продолжала, — да только Тише сиди, не ворочайся, ножка одна ненадежна». Рыцарь взял осторожно скамейку, придвинул к камину, Сел, и сердцу его так стало приютно, как будто б Был он у милых родных, возвратяся из чужи в отчизну. Стали они разговаривать. Рыцарь разведать о страшном Лесе хотел, но рыбак ночною порою боялся Речь о нем заводить; зато о своей одинокой Жизни и промысле трудном своем рассказывал много.

С жадностью слушали муж и жена, когда говорил им Рыцарь о том, как в разных землях он бывал, как отцовский Замок его у истоков Дуная стоит, как прекрасна Та сторона; он прибавил: «Меня называют Гульбрандом, Имя же замка Рингштеттен». — Так говоря, не однажды Рыцарь слышал какой-то шорох и плеск за окошком, Точно как будто водой кто опрыскивал стекла снаружи. Всякий раз с досадой нахмуривал брови, послышав плесканье, Старый рыбак; но когда же как ливнем вдруг обдало стекла, Так, что окно зазвенело и в горницу брызги влетели,

С сердцем вскочил он и крикнул в окошко с угрозой: «Ундина! Полно проказничать; стыдно; в хижине гости». При этом Слове стало там тихо, лишь изредка слышен был легкий Шепот, как будто бы кто потихоньку смеялся. «Почтенный Гость, не взыщи, — сказал рыбак, возвратившись на место, — Может быть, шалостей много еще ты увидишь, но злого Умысла нет у нее. То наша дочка Ундина, Только не дочка родная, а найденыш; сущий младенец, Все проказит, а будет ей лет уж осьмнадцать; но сердце Самое доброе в ней». Покачав головою, старушка

Молвила: «Так говорить ты волен; когда ты усталый С ловли приходишь домой, то тебе на досуге забавны Эти проказы; но с утра до вечера дома глаз на глаз С нею пробыв, от нее не добиться путного слова — Дело иное; тут и святой потеряет терпенье». «Полно, старуха, — рыбак отвечал, — ты бьешься с Ундиной, Я с причудливым морем: разве не часто мой невод Портит оно и плотины мои размывает, а все мне Любо с ним; тоже и ты, хоть порою и охнешь, однако Все Ундиночку любишь. Не так ли?» — «Что правда, то правда;

Вовсе ее разлюбить уж нельзя», — кивнув головою, Кротко сказала старушка. Вдруг растворилася настежь Дверь, и в нее белокурая, легкая станом, с веселым Смехом впорхнула Ундина, как что-то воздушное {2}. «Где же Гости, отец? Зачем ты меня обманул?» Но, увидя Рыцаря, вдруг замолчала она, и глаза голубые, Вспыхнув звездами под сумраком черных ресниц, устремились Быстро на гостя, а он, изумленный чудным явленьем, Был как вкопанный, жадно смотрел на нее и боялся Взор отвести: он думал, что видит сон, и вглядеться

В образ прекрасный спешил, пока он не скрылся. Ундина Долго смотрела, пурпурные губки раскрыв, как младенец; Вдруг, встрепенувшись резвою птичкой, она подбежала К рыцарю, стала пред ним на колена и, цепью блестящей, К коей привешен был меч, играя, сказала: «Прекрасный, Милый гость, какою судьбой очутился ты в нашей Хижине? Долго ты по свету должен был странствовать прежде, Нежели к нам дорогу найти? Скажи, через лес наш Как ты проехал?» Но он отвечать не успел: на Ундину Крикнула с сердцем старушка: «Оставь в покое, Ундина,

Гостя: встань и возьмись за работу». Ундина, ни слова Ей не сказавши в ответ, схватила скамейку и, севши Подле Гульбранда с своим рукодельем, тихонько шепнула: «Вот где я буду работать», Старик, притворясь, что не видит Новой проказы ее, хотел продолжать; но Ундина Речь перебила его: «У тебя я спросила, мой милый Гость, откуда приехал ты к нам? Дождусь ли ответа?» — «Из лесу прямо приехал я, прелесть моя». — «Расскажи же, Как ты в лесу очутился и что в нем чудного видел?» Трепет почувствовал рыцарь, вспомнив о лесе; невольно

Он обратил глаза на окошко, в которое кто-то Белый, ему показалось, глядел: но было в окошке Пусто, за стеклами ночь густая чернела. Собравшись С духом, рассказ он готов был начать, но старик торопливо Молвил ему: «Недоброе время теперь нам об лесе Речь заводить; расскажешь нам завтра». Услышавши это, С места вскочила Ундина, и глазки ее засверкали, «Нынче, не завтра он должен рассказывать! нынче, теперь же!» — Вскрикнула с сердцем она и, бровки угрюмо нахмурив, Топнула маленькой ножкою об пол; и в эту минуту

Так забавно мила и прелестна была, что в Гульбранде Вспыхнуло сердце, и он еще боле пленился смешною, Детской ее запальчивостью, нежели резвостью прежней. Но рыбак, рассердясь не на шутку, причудницу начал Крепко журить за ее упрямство и дерзкую вольность С гостем, Старушка пристала к нему. Тут Ундина сказала: «Если браниться хотите со мной, а того не хотите Сделать, о чем я прошу, так прощайте ж; одни оставайтесь В вашей скучной, дымной лачужке». С сими словами Прыгнула в двери она и в минуту во мраке пропала.

2 глава

О том, как Ундина в первый раз явилась в хижине рыбакам.

Рыцарь вскочил, за ним и рыбак, и бросились оба В дверь, чтоб ее удержать, но напрасно: Ундина так быстро Скрылась, что даже было нельзя догадаться, в какую Сторону вздумалось ей побежать. Испуганным взором Рыцарь спросил рыбака: что делать? «Уж это не в первый Раз, — рыбак проворчал, — такими побегами часто Нас забавляет она; теперь опять мне придется Целую ночь напролет без сна проворочаться с боку На бок на жесткой постеле моей: ведь мало ль что может

Встретиться ночью!» — «Зачем же медлить? Пойдем поскорее Сами за нею», — «Труд бесполезный; ты видишь, какая Тьма на дворе: куда мы пойдем? И кто угадает, Где она спряталась?» — «Будем по крайней мере, — прибавил Рыцарь, — хоть кликать ее». И кричать он начал: «Ундина! Где ты, Ундина?» Старик покачал головою: «Как хочешь, Рыцарь, кричи, она не откликнется нам, а, уж верно Где-нибудь близко сидит; еще ты не знаешь, какая Это упрямица», Так говоря, старик с беспокойством В темную ночь глядел и не мог утерпеть, чтоб туда же

Вслед за Гульбрандом не крикнуть: «Ундиночка! милая! где ты?» Правду, однако, он предсказал: никакой там Ундины Не было. Долго кричав понапрасну, они наконец возвратились Оба в хижину; там уж было темно, и старушка, Менее мужа о том, что с Ундиной случится, заботясь, Спать улеглась, и в камине огонь, догоревши, потухнул; Только немногие уголья тлели, и синее пламя, Изредка вспыхнув, трепещущий свет разливало в гасло. Снова разведши огонь, рыбак наполнил большую Кружку вином и поставил ее перед гостем. «Мы оба,

Рыцарь, едва ли заснем; так не лучше ли будет, когда мы, Вместо того чтоб в бессоннице жесткой рогожей Грешное тело тереть, посидим у огня и за доброй Кружкой вина о том и другом побеседуем? Как ты Думаешь, добрый мой гость?» Гульбранд согласился охотно. Сесть принудив его на почетном оставленном стуле, Честный старик поместился с ним рядом, и вот дружелюбно Стали они разговаривать; только при каждом малейшем Шорохе — стукнет ли что в окошко, и даже нередко Просто без всякого стука и шороха — вдруг умолкали

Оба и, палец поднявши, глаза неподвижно уставив В двери, слушали; каждый шептал: идет! и не тут-то Было; не шел никто; и, вздохнувши, они начинали Снова свой разговор. «Расскажи мне, — сказал напоследок Рыцарь, — как вам случилось найти Ундину?» — «А вот как Это случилось, — рыбак отвечал. — Тому уж двенадцать Будет лет, как я с товаром моим через этот Лес был должен отправиться в город; жену я оставил Дома, как то бывало всегда, а в то время и нужно Было ей дома остаться, Зачем, ты спросишь? Господь нам

В поздние наши лета даровал прекрасную дочку; Как же было покинуть ее? Товар мой продавши, Я возвращался домой и, солгать не хочу, не случилось Мне ничего, как и прежде, в лесу недоброго встретить; Бог мне сопутствовал всякий раз, когда через этот Страшный лес мне идти удавалось, а с ним и опасный Путь неопасен». При этом слове старик с умиленным Видом шапочку снял с головы и, руки сложивши, В набожных мыслях минуты на две умолкнул; потом он Шапочку снова надел и так продолжал: «Я с веселым

Сердцем домой возвращался, а дома ждало несчастье: Вся в слезах навстречу ко мне жена прибежала. «Царю небесный! что случилось? — я воскликнул. — Где наша Дочка?» — «Она у того, чье имя в эту минуту, Бедный мой муж, призываешь», — жена отвечала. И молча, Горько заплакав, пошел я за нею в хижину; тела Милой малютки моей я глазами искал там, по тела Не было. Вот как это случилось: с нашим младенцем Подле воды на траве жена спокойно сидела; С ним в беззаботном веселье играла она; вдруг малютка

Сильно к воде протянулась, как будто чудесное что-то В светлых приметя струях; и видит жена, что наш милый Ангел смеется, ручонками что-то хватая; но в этот Миг как будто какой невидимой силой швырнуло В волны дитя, и в их глубине бедняжка пропала. Долго я тела искал, но напрасно, нигде и приметы Не было. Вот мы, на старости две сироты, в безотрадном Горе сидели в тот вечер вдвоем у огня и молчали: Если б и можно было от слез говорить, то не стало б Духу; и так мы оба молчали, глаза устремивши

В тусклый огонь; как вдруг в дверях послышался легкий Шорох; они растворились — и что же видим мы? Чудной Прелести девочка, лет шести, в богатом уборе, Нам улыбаясь как ангел, стоит на пороге. Сначала Мы в изумленьи не звали, живой ли то был человечек Или обманчивый призрак какой; но скоро приметил Я, что вода с золотых кудрей и с платья малютки! Капала; я подумал, что, верно, младенец недавно Был в воде и что скорая помощь нужна. И, вздохнувши, Так сказал я жене; «Никто не подумал спасти нам

Милое наше дитя; по крайней мере, мы сами Сделаем то для других, чего не могли нам другие Сделать и что на земле блаженством было бы нашим». Мы раздели малютку, её положили в постель и напиться Дали горячего ей; а она все молчала и только, Светло-небесными глазками глядя на нас, улыбалась. Скоро заснула она и свежа, как цветочек весенний, Утром проснулась; когда ж мы расспрашивать стали, откуда Родом она и как попала к нам в хижину, толку Не было в странных ответах ее никакого; и вот уж

Ровно двенадцать лет, как с нами живет, а добиться Путного мы не могли от нее ничего; по рассказам Вздорным ее подумать легко, что она к нам упала Прямо с луны: о каких-то замках прозрачных, жемчужных Гротах, коралловых рощах и разных других небылицах Все твердит и теперь, как твердила тогда; удалося Выведать только одно, что, катаясь по морю в лодке С матерью, в воду упала она и что волны на здешний Берег ее принесли, где она и очнулась… В сомненье

Тяжком осталися мы: хотя и было не трудно Нам решиться наместо родной потерянной дочки Взять чужую, нам данную богом самим; но не знали Мы, крещена ли она иль нет? Сказать же об этом Нам ничего не умела бедняжка, хотя и понятно Было ей, что она жила по воле господней В здешнем свете, хотя и была смиренно готова Все то исполнить, что с волей господней согласно. И вот что Мы в таком затрудненье придумали вместе с женою: Если она еще не была крещена, то не должно

Медлить минуты; а если уже крещена, то и дважды Долг святой совершить не будет греха. Но какое Дать ей имя? И в ум нам пришло, что ее Доротеей Было б всего приличней назвать: мы слыхали, что значит Это имя дар божий, она же была милосердым Господом богом дарована горести нашей в ограду. Но об имени этом она и знать не хотела. «Ундиной Звали меня отец мой и мать; хочу и остаться Вечно Ундиной!» Но было ли то христианское имя, Мы но знали. И вот я пошел за священником в город;

Он согласился прийти к нам; сначала имя Ундины Было противно ему, как и нам; но наша малютка, В платьице странном своем, была так чудесно красива, Так ласкалась к нему и в то же время так мило, Так забавно спорила с ним, что сам он не в силах Был противиться ей, — и ее окрестили Ундиной. Сладостно было смотреть на нее в продолженье святого Таинства: дикая резвость исчезла, и тихим, смиренным Агнцем стояла она, как будто бы чувствуя, что с ней В это время творилось. Правду молвить, немало

С нею хлопот нам, и если бы все рассказать мне…» Но рыцарь Тут перервал рыбака; он шепнул: «Послушай! послушай! Что там?» Не раз уже во время рассказа был он встревожен Шумом воды; но в эту минуту был явственно слышен Рев потока, который бежал с возрастающей силой Мимо хижины. Оба вскочили и бросились в двери; В месячном свете открылося им, что ручей, выходящий Из леса, сильно разлившись, ворочая камни, ломая С треском деревья, в море бежал; и было все небо, Так же как море, взволновано; тучи горами катились

Мимо луны, поминутно ее заслоняя, и чудно Вся окрестность под блеском и тьмой трепетала; при свисте Вихря было внятно, как море свирепое голос Свои воздымало и как, скрыпя от вершины до корня, Гнулись и шумно сшибались ветвями деревья. «Ундина!.. Царь мой небесный!.. Ундина!» — старик закричал; но ответа Не было. Оба тогда побежали, забывши о буре, Каждый своею дорогою, к лесу, и громко при шуме Ветра в ночной глубине раздавалось: «Ундина! Ундина!»

3 глава

О том, как была найдена Ундина

Странное что-то чувствовал рыцарь, скитаясь во мраке Ночи, под шумом бури, один, в бесполезном исканье: Снова стало казаться ему, что Ундина лишь призрак, В темном лесу его обманувший, была; и при свисте Вихря, при громе воды, при треске деревьев, при чудном Всей за минуту столь мирно-прекрасной страны превращены Начал он думать, что море, луг, источник, рыбачья Хижина, старый рыбак и все, что с ним ни случилось, Было обман; но жалобный крик старика, зовущий Ундину, Всё ему издали слышался. Вот наконец очутился

Он на самом краю лесного ручья, который в разливе Бурном своем бежал широкою мутной рекою, Так, что от леса отрезанный мыс, на котором стояла Хижина, сделался островом. «Боже! — рыцарь подумал, — Что, когда Ундина отважилась в лес, и назад ей Нет оттуда дороги, и там у злых привидений Плачет она одна в темноте?» От ужаса вскрикнув, Он поспешно поднял с земли огромный дубовый, Бурей отоптанный сук, чтоб, держась за него, перебраться В лес через воду. Хотя и сам он дрожал, вспоминая

Все, что там видел прошедшим днем; хотя и казалось В эту минуту ему, что стоял там, ровен с деревами, Белый, слишком знакомый ему великан и, оскалив Зубы, кивал ему головою, — но самый сей ужас Только что с большею силою влек его в лес: там Ундина В страхе, одна, без защиты была. И вот уж ступил он Смелой ногою в кипучую воду, как вдруг недалеко Сладостный голос сказал: «Не ходи, не ходи, берегися Злого потока; старик сердит и обманчив». Знакомы

Рыцарю были прелестные звуки; они замолчали; Он же стоял в воде, озирался и слушал; но месяц Темной задернуло тучей, и волны быстро неслися, Ноги его подмывая, и он, через силу держася, Был как в чаду, и кружилась его голова; и глазами Долго искав в темноте, наконец он воскликнул: «Ундина! Ты ли? Где ты? Если не хочешь явиться, я брошусь Сам в поток за тобой; откликнись; мне лучше погибнуть, Нежели быть без тебя». И глубже в воду пошел он. Тот же голос и так же близко сказал: «Оглянися!»

В эту минуту вышел месяц из тучи, и рыцарь В блеске его увидел Ундину. Был маленький остров Подле берега быстрым разливом ручья образован; Там, под навесом деревьев густых, в траве угнездившись, Призраком светлым сидела Ундина. Было нетрудно В этом месте поток перейти, и Гульбранд очутился Вмиг близ Ундины на мягкой траве; она ж, приподнявшись, Руки вкруг шеи его обвила и его поневоле Рядом с собой посадила. «Теперь ты расскажешь мне, милый, Повесть свою, — шепнула она, — мы одни; старики нас

Здесь не услышат и скучным своим ворчаньем не могут Нам помешать; а эта густая древесная кровля Стоит их хижины дымной». — «Здесь рай, Ундина!» — воскликнул Рыцарь, прижавши ко груди ее с поцелуем горячим. В эту минуту рыбак, проискавши напрасно Ундину, К месту тому подошел и увидел их с берега. «Рыцарь! — Он закричал, — непохвальное дело ты делаешь; нами Был ты доверчиво принят; а ты теперь, обнимаясь С нашей дочкой, шепчешься с нею тайком и оставил В страхе меня, старика, одного по-пустому за нею

Бегать в потемках». — «Я сам, — ответствовал рыцарь, — лишь только В эту минуту встретился с нею». — «Тем лучше; — скорее ж Оба ко мне перейдите сюда на твердую землю». Но Ундина о том не хотела и слышать; и лучше В страшный лес она соглашалася с милым, прекрасным Гостем пойти, чем в несносную хижину, где не хотели Делать того, о чем просила она, и откуда Рано или поздно прекрасный гость удалится. Прижавшись Крепко к нему, она гармонически, тихо запела, «В душной долине волна печально трепещет и бьется;

Влившися в море, она из моря назад не польется». Горько заплакал рыбак, услышав ту песню; ее же Слезы ею как будто не трогали: к рыцарю с детской Лаской она прижималась. Но рыцарь сказал ей: «Ундина, Разве не видишь, как плачет отец? Не упрямься ж; нам должно, Должно к нему возвратиться». В немом изумленья Ундина Быстро свои голубые глаза на него устремила, Кротко сказала потом: «Когда ты так думаешь, милый, Я согласна». И с видом покорным, глаза опустивши, Встала она; и, на руки взявши ее, безопасно

Рыцарь поток перешел. Старик со слезами на шею Кинулся к ней и в радости был как дитя; прибежала Скоро к ним и старушка; свою возвращенную дочку Нежно они целовали; упреков не было; в добром Сердце Ундины все также утихло, и их обнимала С лаской сердечной она, просила прощенья, смеялась. Плакала, милые все имена им давала. А утро Тою порой занялось, и буря умолкла, и птицы Начали петь на свежих, дождем ожемчуженных ветках; Стало светло, и опять приступать принялася Ундина

К рыцарю с просьбой, чтоб начал рассказ свой. И так согласились Завтрак принесть под деревья. Ундина проворно уселась Подле Гульбрандовых ног на траве; другого же места Выбрать никак не хотела; и рыцарь рассказывать начал.

4 глава

О том, что случилось с рыцарем в лесу.

«Вот уже боле недели, как я в тот вольный имперский Город, который лежит за вашим лесом, приехал; Там был турнир, и рыцари копья ломали усердно. Я не щадил ни себя, ни коня. Подошедши к ограде Поля, дабы отдохнуть от веселой работы, я шлем свой Снял и отдал его щитоносцу; и в эту минуту Вижу на ближнем алтане девицу, в богатом уборе, Чудной прелести. Это была молодая Бертальда — Мне сказали — питомица знатного герцога, в ближнем

Замке живущего. Мне показалось, что с ласковым видом Смотрит она на меня, и во мне загорелась двойная Бодрость; усердно бился я прежде, но с этой минуты Дело пошло уж иначе. А вечером с нею одною Я танцевал; и так продолжалось во все остальные Дни турнира». В эту минуту почувствовал рыцарь Сильную боль в опущенной левой руке; оглянувшись, Видит он, что Ундина, жемчужными зубками стиснув Палец ему, сердито нахмурила бровки, и в глазках, Ярко светившихся, бегали слезки {4}; потом, на Гульбранда

С грустным упреком взглянув, она ему погрозила Пальцем; потом вздохнула, потом наклонила головку. Рыцарь, смутившись, умолк на минуту; потом он рассказ свой Так продолжал: «Бертальда прекрасна, нельзя не признаться; Но чересчур уж горда и причудлива; мне во второй раз Нравилась мене она, чем в первый, а в третий раз мене, Чем во второй. Однако мне показалось, что боле Всех других я замечен был ею, и это мне льстило. Вот мне вздумалось в шутку ее попросить, чтоб перчатку Мне свою подарила она. «Подарю, — отвечала

С гордой усмешкой Бертальда, — если осмелишься, рыцарь, Съездить один в заколдованный лес наш и верные вести Мне принесешь о том, что в нем происходит». Перчатка Мне дорога не была; но было бы рыцарю стыдно Вызов такой от себя отклонить, и я согласился». — «Разве тебя не любила она?» — спросила Ундина. «Я ей нравился, — рыцарь ответствовал, — так мне казалось». — «О! так она сумасшедшая, — вскрикнула громко Ундина, С радостным смехом захлопав в ладоши. — Кто ж не безумный С милым себя разлучит и его добровольно в волшебный

Лес на опасное дело пошлет? От меня б не дождался Этот лес такой неслыханной почести». — «Рано утром вчера, — продолжал Гульбранд, улыбнувшись Ундине, — Я отправился в путь. Спокойно сияли деревья В блеске зари, полосами лежавшем на зелени дерна; Было свежо; благовонные листья так сладко шептались; Все так манило под сумрак прозрачный, что я по-неволе Злился на глупых людей, которым страшилища в райском Месте таком могли померещиться. Въехал я в чащу; Мало-помалу все стало пустынно и тихо; густея,

Лес предо мной и за мною сдвигался, как будто хватая Тысячью рук волшебных меня. Опасаясь возвратный Путь потерять, я коня удержал: посмотреть, высоко ли Было солнце, хотел я; глаза подымаю и что же Вижу? Черное что-то колышется в ветвях дубовых. Я подумал, что то был медведь; обнажаю поспешно Меч. Но вдруг человеческим голосом, диким, визгливым, Мне закричали: «Кстати пожаловал; милости просим; Мы уж и веток сухих наломали, чтоб было на чем нам Вашу милость изжарить». Потом, с отвратительно диким

Смехом оскаливши зубы, чудовище так зашумело Ветвями дуба, что конь мой, шарахнувшись, бросился мимо Вскачь, и я не успел разглядеть, какой там гнездился Дьявол», При имени этом рыбак и старушка с молитвой Перекрестились; Ундина ж тихонько шепнула: «Всего здесь Лучше, по-моему, то, что ты не изжарен, мой милый Рыцарь, и то, что ты с нами. Рассказывай далее». — «Конь мой Мчался как бешеный, — рыцарь сказал, — им владеть не имел я Силы; вдруг перед нами стремнина, и скачет со мной он Прямо в нее; но в самое ж это мгновение кто-то

Длинный, огромный, седой, перерезавши нашу дорогу, Вдруг перед диким конем повалился, и конь, отшатнувшись, Стал, и снова я им овладел. Озираюся — что же? Мой спаситель был не седой великан, а блестящий Пенный ручей, бежавший с холма», — «Благодарствую, милый, Добрый ручей», — закричала, захлопав в ладоши, Ундина, Тяжко вздохнув и нахмурясь, рыбак покачал головою; Рыцарь рассказывал дале: «Собрав повода, укрепился Я на седле. Вдруг вижу, какой-то стоит человечек Рядом с конем, отвратительный, грязный горбун, земляного

Цвета лицо, и нос огромный такой, что, казалось, Был он длиною со все остальное тело урода. Он хохотал, оскаливал зубы, шаркал ногами, Гнулся в дугу. Я его оттолкнул и, коня повернувши, Был готов пуститься в обратный путь (уж склонилось Солнце, покуда я мчался, далеко за полдень); но карлик, Прянув как кошка, дорогу коню заслонил. «Берегися, — Я закричал, — раздавлю». Но урод, исковеркавшись, снова Начал визжать: «Сперва заплати за работу; ты в пропасть Вместе с конем бы слетел, когда бы не я подвернулся». —

«Лжешь ты, кривляка, — сказал я, — не ты, а этот источник Нас сохранил от паденья. Но вот тебе деньги; оставь нас, Дай дорогу». И бросив одну золотую монету В шапку уроду, поехал я шибче; но снова явился Рядом со мной он; я шпорю коня; конь скачет, но сбоку Скачет и карлик, кривляясь, коверкаясь, с хохотом, с визгом, Высунув красный с локоть длиною язык. Чтоб скорее С ним развязаться, бросаю опять золотую монету В шапку ему; но, с хохотом диким оскаливши