Белла Ахмадулина Дом

Я вам клянусь: я здесь бывала! Бежала, позабыв дышать. Завидев снежного болвана, вздыхала, замедляла шаг.

Непрочный памятник мгновенью, снег рукотворный на снегу, как ты, жива на миг, а верю, что жар весны превозмогу.

Бесхитростный прилив народа к витринам — празднество сулил. Уже Никитские ворота разверсты были, снег валил.

Какой полет великолепный, как сердце бедное неслось вдоль Мерзляковского — и в Хлебный, сквозняк — навылет, двор — насквозь.

В жару предчувствия плохого — поступка до скончанья лет в подъезд, где ветхий лак плафона так трогателен и нелеп.

Как опрометчиво, как пылко я в дом влюбилась! Этот дом набит, как детская копилка, судьбой людей, добром и злом.

Его жильцов разнообразных, которым не было числа, подвыпивших, поскольку праздник, я близко к сердцу приняла. Какой разгадки разум страждал, подглядывая с добротой неистовую жизнь сограждан, их сложный смысл, их быт простой? Пока таинственная бытность моя в том доме длилась, я его старухам полюбилась по милости житья-бытья.

В печальном лифте престарелом мы поднимались, говоря о том, как тяжко старым телом терпеть погоду декабря.

В том декабре и в том пространстве душа моя отвергла зло, и все казались мне прекрасны, и быть иначе не могло.

Любовь к любимому есть нежность ко всем вблизи и вдалеке. Пульсировала бесконечность в груди, в запястье и в виске.

Я шла, ущелья коридоров меня заманивали в глубь чужих печалей, свадеб, вздоров, в плач кошек, в лепет детских губ.

Мне — выше, мне — туда, где должен пришелец взмыть под крайний свод, где я была, где жил художник, где ныне я, где он живет.

Его диковинные вещи воспитаны, как существа. Глаголет их немое вече о чистой тайне волшебства.

Тот, кто собрал их воедино, был не корыстен, не богат. Возвышенная вещь родима душе, как верный пес иль брат.

Со свалки времени былого возвращены и спасены, они печально и беззлобно глядят на спешку новизны.

О, для раската громового так широко открыт раструба Четыре вещих граммофона во тьме причудливо растут,

Я им родня, я погибаю от нежности, когда вхожу,. я так же шею выгибаю и так же голову держу.

Я, как они, витиевата, и горла обнажен проем. Звук незапамятного вальса сохранен в голосе моем.

Не их ли зов меня окликнул, и не они ль меня влекли очнуться в грозном и великом недоумении любви?

Как добр, кто любит, как огромен, как зряч к значенью красоты! Мой город, словно новый город, мне предъявил свои черты.

Смуглей великого арапа восходит ночь. За что мне честь — в окно увидеть два Арбата: и тот, что был, и тот, что есть?

Лиловой гроздью виснет сумрак. Вот стул-капризник и чудак. Художник мой портрет рисует и смотрит остро, как чужак.

Уже считая катастрофой уют, столь полный и смешной, ямб примеряю пятистопный к лицу, что так любимо мной.

Я знаю истину простую: любить — вот верный путь к тому, чтоб человечество вплотную приблизить к сердцу и уму.

Всегда быть не хитрей, чем дети, не злей, чем дерево в саду, благословляя жизнь на свете заботливей, чем жизнь свою.

Так я жила былой зимою. Ночь разрасталась, как сирень, и все играла надо мною печали сильная свирель.

Был дом на берегу бульвара. Не только был, но ныне есть. Зачем твержу: я здесь бывала, а не твержу: я ныне здесь?

Еще жива, еще любима, все это мне сейчас дано, а кажется, что это было и кончилось давным-давно…