Даниил Андреев Бар-Иегуда Пражский

Ветер свищет и гуляет сквозь чердак. На гвозде чернеет тощий лапсердак.

Жизнь — как гноище. Острупела душа, Скрипка сломана и сын похоронён… Каждый вечер, возвращаясь без гроша, Я, как Иов прокажённый, заклеймён.

Даже дети сквозь кухонный гам и чад «Вон, явился Богом прОклятый!» — кричат.

И за милостыней рынком семеня, Гневом Вышнего терзаем и травим, Я кусаю руку, бьющую меня, Как бичуемый пророком Мицраим.

А в колодце полутёмного двора — Драки, крики, перебранка до утра.

Разверну ли со смирением Талмуд — Мудрость праотцев строга и холодна: Точно факелоносители идут С чёрным пламенем святые письмена.

И тогда я тайну тайн, врата ворот, Разворачиваю книгу Сефирот.

К зыби символов в двоящемся стихе Приникаю, как к целебному ключу, Имя Господа миров — Йод — хэ — вов — хэ — Онемевшими устами лепечу.

Так сегодня я забылся, и во сне, Вот, виденье громовое было мне.

Видел я одновременно все края, Всё, что было и что будет впереди… Синим сводом распростёрт над миром Я, Солнце белое горит в моей груди.

Мириады светоносных моих рук Простираются в волнующийся круг,

Свет и жар — неистощимые дары — Мечет сердце, как бушующий костёр, И, рождаясь, многоцветные миры Улетают в раздвигаемый простор…

Я проснулся, полумёртвый. Тьма везде. Лапсердак висит, как тряпка, на гвозде.

1935