Владимир Бенедиктов Малое слово о Великом

На Руси, немножко дикой, И не то чтоб очень встарь, Был на царстве Царь Великой: Ух, какой громадный царь!

Так же духом он являлся, Как и телом, — исполин, Чудо — царь! — Петром он звался, Алексеев был он сын.

Мнится, бог изрек, державу Дав гиганту: «Петр еси — И на камени сем славу Я созижду на Руси».

Много дел, зело успешных, Тем царем совершено. Им заложено в «потешных» Войска дивного зерно.

Взял топор — и первый ботик Он устроил, сколотил, И родил тот ботик — флотик, Этот флотик — флот родил.

Он за истину прямую Дерзость дерзкому прощал, А за ложь, неправду злую Живота весьма лишал, —

А иному напоминки Кой о чем, начистоту, Делал с помощью дубинки Дома, в дружеском быту.

Пред законом исполина Все стояли на ряду; Сын преступен — он и сына Предал смертному суду.

А под совести порукой Правдой тычь не в бровь, а в глаз, И, как Яков Долгорукой, Смело рви царев указ!

Царь вспылит, но вмиг почует Силу истины живой, — И тебя он расцелует За порыв правдивый твой.

И близ жаркой царской груди Были люди хороши, Люди правды, чести люди, Люди сердца и души:

Друг — Лефорт, чей гроб заветный Спрыснут царской был слезой, Шереметев — муж советный, Князь Голицын — боевой, —

Князь Голицын — друг победам, Личный недруг Репнину, Пред царем за дело с шведом Тяжко впавшему в вину.

Левенгаупта без пощады Бьет Голицын, весь — война. «Князь! Проси себе награды!» — «Царь, помилуй Репнина!»

Царь с Данилычем вел дружбу, А по службе — всё в строку, Спуску нет, — сам начал службу Барабанщиком в полку.

Под протекциею женской Не проскочишь в верхний сан! Царь и сам Преображенской Стал недаром капитан.

Нет! — Он бился под Азовом, Рыскал в поле с казаком И с тяжелым и суровым Бытом воина знаком.

Поли воинственной стихии, Он велел о той поре Только думать о России И не думать о Петре.

И лишь только отвоюет — Свежим лавром осенен, Чинно князю рапортует Ромодановскому он.

И, вступая постепенно В чин за чином, говорил: «Князь-де милостив отменно, Право, я не заслужил».

В это время Русь родная, Средь неведения тьмы, Чернокнижье проклиная, Книг боялась, как чумы,

Не давалась просвещенью, Проживала как пришлось И с славянской доброй ленью Всё спускала на авось, —

И смотрела из пеленок, Отметаема людьми, Как подкинутый ребенок У Европы за дверьми.

«Как бы к ней толкнуться в двери И сказать ей не шутя, Что и мы, дескать, не звери, — Русь — законное дитя!

Как бы в мудрость иноземнее Нам проникнуть? — думал он. — Дай поучимся у немцев! Только первый шаг мудрен».

Сердце бойко застучало — Встал он, время не губя: «На Руси всему начало — Царь, — начну же я с себя!»

И с ремесленной науки Начал он, и, в деле скор, Крепко в царственные руки Взял он плотничий топор.

С бодрым духом в бодром тела Славно плотничает царь; Там успел в столярном деле, Там — глядишь — уж и токарь.

К мужику придет: «Бог помочь!» Тот трудится, лоб в поту. «Что ты делаешь, Пахомыч?» — «Лапти, батюшка, плету,

Только дело плоховато, — Ковыряю как могу, Через пятое в десято». — «Дай-ка, я те помогу!»

Сел. Продернет, стянет дырку, — Знает, где и как продеть, И плетет в частоковырку, Так, что любо поглядеть.

В поле к праздному владельцу Выйдет он, найдет досуг, И исправит земледельцу. Борону его и плуг.

А на труд свой с недоверьем Сам всё смотрит. «Нет, пора Перестать быть подмастерьем! Время выйти в мастера».

И, покинув царедворский Штат, и чин, и скипетр свой, Он поехал в край заморский. «Человек-де я простой —

Петр Михайлов, плотник, слесарь, Подмастерье», — говорит. А на царстве там князь-кесарь Ромодановский сидит,

Федор Юрьич. — Он ведь спросит От Петра и то и се, — И рапортом он доносит Князю-кесарю про всё.

«Вот, — он пишет, — дело наше Подвигается, тружусь, И о здравье Вашем, Ваше Я Величество, молюсь».

И припишет вдруг: «Однако Всё я знаю, не дури! Не грызи людей, собака! Худо будет, князь, смотри!»

Навострившись у голландцев, Заглянув и в Альбион, У цесарцев, итальянцев Поучился также он.

Стал он мастер корабельный, И на всё горазд притом: Он и врач довольно дельный, И хирург, и анатом,

Физик, химик понемногу, И механик неплохой, — И в обратную дорогу Снарядился он домой.

Для уроков же изустных, Что он Руси дать желал, Он учителей искусных Ей из-за моря прислал.

Полно втуне волочиться! Дворянин! Сади сынка Букве, цифири учиться, Землемерию слегка!

Только все успехи плохи И ученье ни к чему. Русский смотрит: скоморохи В немцах видятся ему, —

И учителям не хочет Верить, что ни говори, Немец, думает, морочит: Все фигляры! штукари!

Всё в них странно, не по-русски. Некрещеный всё народ! Нос табачный, платья узки, Да и ходят без бород.

Как им верить? Кто порука? И — не к ночи говоря — Козни беса — их наука! Изурочили царя.

И державный наш работник Посмотрел, похмурил взор, Снова вспомнил, что он плотник, Да и взялся за топор.

Надо меру взять иную! Русь пригнул он… быть беде! И хватил ее, родную, Топором по бороде:

Отскочила! — Брякнул, звякнул Тот удар… легко ль снести? Русский крякнул, русский всплакнул: Эх, бородушка, прости!

Кое-где и закричали: «Как? Да видано ль вовек?» Тсс… молчать! — И замолчали — Что тут делать? — Царь отсек.

И давай рубить он с корня: Роскошь прочь! Кафтан с плеча! Прочь хоромы, пышность, дворня! Прочь и бархат и парча!

Раззолоченные тряпки, Блестки — прочь! Всё в печь вались! Скидывай собольи шапки! Просто — немцем нарядись!

Царь велел. Слова коротки. Простоты ж пример в глазах; Сам, подкинув он подметки, Ходит в старых сапогах.

Из заветных, тайных горниц, Из неведомых светлиц Вывесть велено затворниц — И девиц, и молодиц.

В ассамблею! — Душегрейки С плеч долой! Таков приказ. Страх подумать: белы шейки, Белы плечи напоказ!

Да чего? — Полгруди видно, Так и в танец выходи! Идут, жмурятся… так стыдно! Ручки к глазкам — не гляди!

А приказу всё послушно. Женки слезы трут платком, Царь же потчует радушно Муженьков их табаком.

Табакерки! Трубки! — В глотку Хоть не лезет, а тяни! Порошку возьми щепотку — В нос пихни, нюхни, чихни!

Тянут, нюхают. Ну, зелье! Просто одурь от него. Эко знатное веселье! — А привыкнешь — ничего —

Сам попросишь. — В пляс голландский, Хоть не хочется, иди! Эй ты там, сынок дворянский! Выходи-ка, выходи!

«Lieber Augustin» {*} — по звуку {* «Милый Августин» (нем.). — Ред.} На немецкий лад кружи! Откружил — ступай в науку! А научишься — служи!

Мало дома школьных храмин — За границу поезжай! А воротишься — экзамен Царь задаст, не оплошай!

Сам допросит, выложь знанья — Цифирь, линии, круги! А не сдержишь испытанья — И жениться не моги!

Не позволит! — Оглянулся: Он уж там — и снова весь Мысль и дело, — покачнулся, Задремал ты — он уж здесь.

Там нашел он ключ целебный, Там — серебряный рудник, Там устроил дом учебный, Там богатств открыл родник,

Там взрывает камней груду, Там дворян зовет на смотр, — А меж тем наука всюду, И в науке всюду Петр —

Рыщет взглядом, сводит брови… Там — под Нарвой храбрый швед Учит нас ценою крови Трудной алгебре побед.

Научились. Под Полтавой Вот он грозен и могуч! Голос — гром, глаза — кровавый Выблеск молнии из туч.

Враг разбит. Победа наша! И сподвижник близ него — Князь Данилыч Алексаша, Славный Меншиков его.

От добра пришлось и к худу: Смелый царь вступил на Прут, И — беда случись: отвсюду Злые турки так и прут.

Окружили. Дело круто. Торжествует сопостат, — И Великий пишет с Прута В свой встревоженный Сенат:

«Не робеть! — Дела плохие. Жизнь Петру недорога. Что тут Петр? Важна Россия. Петр ей так, как вы, слуга.

Только б чести не нарушить! Против чести что коль сам Скажет Петр — Петра не слушать! То не царь уж скажет вам.

Плен грозит. За выкуп много Коль потребуют враги — Не давать! Держаться строго! Деньгу крепко береги!»

Но спасает властелина И супруга своего Черна бровь — Екатерина, Катя чудная его.

Хитрый путь она находит, Клонит к миру визиря И из злой беды выводит Изумленного царя.

Гнев ли царский на раската, Царь Данилычем взбешен, — Казнь ему! Данилыч к Кате, Та к царю — и князь прощен.

Раз, заметив захолустье, Лес, болотный уголок, Глушь кругом, — при невском устье Заложил он городок.

Шаток грунт, да сбоку море, Расхлестнем к Европе путь! Эта дверь не на затворе. Дело сладим как-нибудь.

Нынче сказана граница, Завтра — срублены леса, Чрез десяток лет — столица, Через сотню — чудеса!

Смерть смежила царски очи, Но бессмертные дела, Но следы гигантской мочи Русь в наследье приняла.

И в тот век лишь взор попятишь — Всё оттоль глядит добром, И доселе что ни схватишь — Откликается Петром, —

И петровскую стихию Носим в русской мы крови Так, что матушку Россию Хоть «Петровией» зови!

А по имени любовно Да по батюшке назвать, Так и выйдет: «Русь Петровна», — Так извольте величать!

Всюду дум его рассадник, — И прекрасен над рекой Этот славный «Медный всадник» С указующей рукой.

Так державно, так престольно Он глядит на бег Невы, Что подходишь — и невольно Рвется шапка с головы.

Под стопами исполина Золотые письмена Зри: «Петру — Екатерина» — И пойми: Ему — Она!

И, на лик его взирая, С сладким трепетом в груди, Кончи: «Первому — Вторая» — И без шапки проходи!

1855