Дмитрий Быков За двести баксов теперь уже не убьют

За двести баксов теперь уже не убьют. Глядишь, не убьют за триста и за пятьсот. В расхристанный мир вернулся былой уют, И сам этот мир глядится подобьем сот.

У каждого в нем ячейка, удел, стезя, Как учит иерархичный, строгий восток. Уют без сверчка представить себе нельзя, А каждый сверчок обязан иметь шесток.

Бывали дни, когда под любым листом — Компания, стол и дом, и прыжки с шестом; А нынче — душа по нише, постель жестка: Сверчок не прыгает выше свово шестка.

Вселенная отвердела, и мой удел — Эпоха не отпускает своих детей — Обрел черты, означился. Отвердел И больше не дразнит веером ста путей.

Что было небо — сделалось потолком, что было немо — сделалось языком, Что было «нео» — просит приставку «экс». Что было «недо» — сделалось «пере». Тэк-с.

Период броженья кончен. Ему вослед Глядит закат, предсказывая откат. Довольно с нас и того, что десяток лет «Е» не всегда равнялось «эм-це-квадрат».

Скоты, уроды, гад, казнокрад, уклад — Уже явленья природы. Как дождь и град. Всяк бунт в Отчизне — переворот в гробу. Отвердеванье жизни — уже в судьбу.

Во всем простота, смиренье, и даль чиста. Медлительное паренье листа, листа Разлапистого, под коим построим дом, Наполненный то покоем, а то трудом.

Мне сладко бродить по этой листве, листве, вчера — игралищу ветра, теперь — ковру. Мне сладко думать, что мы состоим в родстве, Хотя оно и порукой, что я умру.

Скрипят качели, бегает детвора, проходят пары нежные, как в раю… О, воздух века, пьяный еще вчера! О, скрип колеса, попавшего в колею!

Мне, в общем, по нраву и воздух, и колея. Я выбрал ее по праву. Она моя. Люблю этот день погожий, листву, траву. Не трогай меня, прохожий. Я здесь живу.