Гавриил Державин Мой истукан

Готов кумир, желанный мною, Рашетт его изобразил! Ой хитрою своей рукою Меня и в камне оживил. Готов кумир! — И будет чтиться Искусство Йраксншеля в нем, — Нор мне какою честью льститься В бессмертном истукане сем? Без славных дел, гремящих в мире, Ничто- и царь а своем кумире. Ничто! и не живет тот смертный, О ком ни. малой нет молвы, Ни злом, ни благом не приметный, Во гробе погребен живы". Но ты, о зверских душ забава! Убийство! — я не льщусь тобой, Батыев и Маратов слава Во ужас дух приводит мой; Не лучше ли мне быть забвенну, Чем узами сковать вселенну? Злодейства малого мне мало, Большого делать не хочу:, Мне скиптра небо не вручало, И я на небо не рошгу. Готов я управляться властью,; А.если ею и стеснюсь Чрез зло, — моей я низкой настью С престалом света яе сменюсь. Та мысль всех казней мне страшнее: Представить в -вечности злодел! Злодей, который самолюбью И тайной гордости своей Всем жертвует; его орудью Преграды нет, алчбе — цепей; Внутрь совестью своей.размучен, Вне с радостью губит других; Пусть дерзостью,.удачей звучен, Но не велик в глазах моих. Хотя бы богом был он злобным, Быть не хочу ему подобным. Легко злом мир греметь заставить, До Герострата только шаг; Но трудно доблестью прославить И воцарить себя в сердцах: Век должно добрым быть нам тщиться, И плод нам время даст одно; На зло лишь только бы решиться" И вмиг саделано оно. Редка на свете добродетель, И редок благ прямых содетель. Он редок! — Но какая разность Меж славой доброй и худой? Чтоб имя приобресть нам, знатность, И той греметь.или другой, Не все ль равно? — Когда лишь будет Потомство наши знать дела, И злых и добрых не забудет. Ах, нет! — природа в яас влила С душой и отвращенье к злобе, Любовь к добру — и сущим в гробе. Мне добрая приятна слава, Хочу я человеком быть, Которого страстей отрава Бессильна сердце развратить; Кого ни мзда не ослепляет, Ни сан, ни месть, ни блеск порфир; Кого лишь правда научает, Любя себя, любить весь мир Любовью мудрой, просвещенной, По добродетели священной. По ней, котора составляет Вождей любезных и царей; По ней, котора извлекает Сладчайши слезы из очей. Эпаминонд ли защититель Или благотворитель Тит, Сократ ли, истины учитель, Или правдивый Аристид, — Мне все их имена почтенны И истуканы их священны. Священ мне паче зрак героев. Моих любезных сограждан, Пред троном, на суде, средь боев Душой великих россиян. Священ! — Но если здесь я чести Современных не возвещу, Бояся подозренья в лести, — То вас ли, вас ли умолчу, О праотцы! делами славны, Которых вижу истуканы? А если древности покровом Кто предо мной из вас и скрыт, В венце оливном и лавровом Великий Петр как жив стоит; Монархи мудры, милосерды, За ним отец его и дед; Отечества подпоры тверды, Пожарский, Минин, Филарет, И ты, друг правды, Долгоруков! Достойны вечной славы звуков. Достойны вы! — Но мне ли права Желать — быть с вами на ряду? Что обо мне расскажет слава, Коль я безвестну жизнь веду? Не спас от гибели я царства, Царей на трон не возводил, Не стер терпением коварства, Богатств моих не приносил На жертву, в подкрепленье трона, И защитить не мог закона. Увы! — Почто ж сему болвану На свете место занимать, Дурную, лысу обезьяну На смех ли детям представлять, Чтоб видели меня потомки Под паутиною в пыли, Рабы ступали на обломки Мои, лежащи на земли? Нет! лучше быть от всех забвенным, Чем брошенным и ввек презренным. Разбей же, мой вторый создатель, Разбей мой истукан, Рашетт! Румянцева лица ваятель Себе мной чести не найдет; Разбей! — Или постой немного; Поищем, нет ли дел каких, По коим бы, хотя не строго Судя о качествах моих, Ты мог ответствовать вселенной За труд, над мною понесенной. Поищем! — Нет. — Мои безделки Безумно столько уважать, Дела обыкновенны мелки, Чтоб нас заставить обожать; Хотя б я с пленных снял железы, Закон и правду сохранил, Отер сиротски, вдовьи слезы, Невинных оправдатель был, Орган монарших благ и мира, — Не стоил бы и тут кумира. Не стоил бы: все знаки чести" Дозволенны саэанм себе. Плоды тщеславия и лести. Монарх! постыдны и тебе. Желает хвал, благодаренья Лишь низкая себе душа, Живущая из награжденья, — По смерти слава хороша; Заслуги я грабе созревают, Герои в вечяостн сияют. Но если дел и не имею, За что б кумяр мне посвятить, — В достоинстве втшеягнть я смею. Что акал достоагаствы я чтить, Что мог изобразить Фелицу, Небесну благость во нлоти, Что пел я россев ту царицу, Какой другой нам не иайти Ни днесь, ни впредь в пространстве мира: Хвались моя, хвались тем, лира! Хвались! — и образ мой скудельной В храм славы возноси с собой; Ты можешь быть столь дерзновенной, Коль тихой некогда слезой Ты взор кропя Екатерины Могла приятною ей быть; Взносись, и достигай вершины, Чтобы на ней меня вместить, Завистников моих к досаде, В ее прекрасной колоннаде. На твердом мраморном помосте, На мшистых сводах «еж столгаж, В меди, в величественном росте, Под сенью райских вкруг дерев, Поставь со славными мужами! Я стану с важностью стоять; Как от зарей всяк день лучами, От светлмх щарских лиц блистать, Не движим вихрями, ни громом, Под их божественным гюкрввом. Прострется облак благовонный. Коврами вкруг меня цветы. — Постой, пиит, восторга полный! Высоко залетел уж ты; В пыли валялись в Омиры. Потомство — грозный судия: Оно рассматривает лиры, Услышит, глас и твоея, И пальмы взвесит и перуны. Кому твои гремели струим. Увы! легко случиться может, Поставят и тебя льстецом; Кого днесь тайно злоба гложет, Тот будет завтра въявь врагом; Трясут и троны люда злые: То, может быть, и твой кумир Через решетки, золотые Слетит и рассмешит весь мир, Стуча с крыльца ступень с ступени, И скатится в древесны тени. Почто ж позора ждать такого? Разбей, Рашетт, мои черты! Разбей! — Нет, нет; еще полслова Позволь сказать себе мне ты. Пусть тот, кто с большим дарованьем Мог добродетель прославлять, С усерднейшим, чем я, стараньем Желать добра и исполнять, Пусть тот, не медля, и решится, — И мой кумир им сокрушится. Я рад отечества блаженству: Дай больше, небо, таковых, Российской силы к совершенству, Сынов ей верных и прямых! Определения судьбины Тогда исполнятся во всем; Доступим мира мы средины, С Гавгеса злато соберем; Гордыню усмирим Китая, Как кедр, наш корень утверждая. Тогда, каменосечец хитрый! Кумиры твоего резца Живой струей испустят искры И в внучатах возжгут сердца. Смотря на образ Марафона, Зальется Фемистокл слезой, Отдаст Арману Петр полтрона, Чтоб править научил другой; В их урнах фениксы взродятся И вслед их славы воскрылятся. А ты, любезная супруга! Меж тем возьми сей истукан; Спрячь для себя, родни и друга Его в серпяный твой диван; И с бюстом там своим, мне милым, Пред зеркалом их в ряд поставь, Во знак, что с сердцем справедливым Не скрыт наш всем и виден нрав. Что слава! — Счастье нам прямое Жить с нашей совестью в покое.

1794