Гавриил Державин Царь-девица

Царь жила-была девица, — Шепчет русска старина, — Будто солнце светлолица, Будто тихая весна.

Очи светлы голубые, Брови черные дугой, Огнь — уста, власы — златые, Грудь — как лебедь белизной.

В жилках рук ее пуховых, Как эфир, струилась кровь; Между роз, зубов перловых, Усмехалася любовь.

Родилась она в сорочке Самой счастливой порой, Ни в полудни, ни в полночке — Алой, утренней зарей.

Кочет хлопал на нашесте Крыльями, крича сто раз: Северной звезды на свете Нет прекрасней, как у нас.

Маковка злата церковна Как горит средь красных дней, Так священная корона Мило теплилась на ней,

И вливала чувство тайно С страхом чтить ее, дивясь; К ней прийти необычайно Было, не перекрестясь.

На нее смотреть не смели И великие цари; За решеткою сидели На часах богатыри.

И Полканы всюду чудны Дом стрегли ее и трон; С колоколен самогудный Слышался и ночью звон.

Терем был ее украшен В солнцах, месяцах, в звездах; Отливались блески с башен Во осьми ее морях.

В рощах злачных, в лукоморье Въявь гуляла и в саду, Летом в лодочке на взморье, На санк_а_х зимой по льду.

Конь под ней, как вихрь, крутился, Чув девицу-ездока, — Полк за нею нимф тащился По следам издалека.

Коз и зайцев быстроногих Страсть была ее гонять, Гладить ланей златорогих И дерев под тенью спать.

Ей ни мошки не мешали, Ни кузнечики дремать; Тихо ветерки порхали, Чтоб ее лишь обвевать.

И по веткам птички райски, Скакивал заморский кот, Пели соловьи китайски — И жужукал водомет.

Статно стоя, няньки, мамки Одаль смели чуть дышать И бояр к ней спозаранки В спальню с делом допущать.

С ними так она вещала, Как из облак божество; Лежа царством управляла, Их журя за шаловство.

Иногда же и тазала Не одним уж язычком, Если больно рассерчала, То по кудрям башмачком.

Все они царя-девицы Так боялись, как огня, Крыли, прятали их лицы От малейшего пятна.

И без памяти любили Что бесхитростна была; Ей неправд не говорили, Что сама им не лгала.

Шила ризы золотые, Сплошь низала жемчугом, Маслила брады седые И не ссорилась, с умом.

Жить давала всем в раздолье, Плавали как в масле сыр; Ездила на богомолье, — Божеством ее всяк чтил.

Все поля ее златились И шумели под серпом, Тучные стада водились, Горы капали сребром.

Слава доброго правленья Разливалась всюду в свет; Все кричали с восхищенья, Что ее мудрее нет.

Стиходеи ту ж бряцали И на гуслях милу ложь; В царствах инших повторяли О царе-девице то ж.

И от этого-то грому Поднялись к ней женихи Вереницей к ее дому, Как фазаньи петухи.

Царств за тридевять мудруя, Вымышляли, как хвалить; Вздохами любовь толкуя, К ней боялись подступить.

На слонах и на верблюдах Хан иной дары ей шлет, Под ковром, на хинских блюдах, Камень с гору самосвет.

Тот эдемского индея: Гребень — звезд на нем нарост, Пурпур — крылья, яхонт — шея, Изумрудный — зоб и хвост.

Колпиц алы черевички Нес — с бандорой тот плясать, Горлиц нежные яички — Нежно петь и воздыхать.

Но она им не склонялась, Набожна была чресчур. Только в шутках забавлялась, Напущая на них дур.

Иль велела им трудиться: Яблок райских ей искать, Хохлик солнцев, чтоб светиться, В тьме век младостью блистать.

Но они понадорвали Свой живот — и стали в пень; Что искали — не сыскали, И исчезли будто тень.

Тут откуда ни явился Царь-царевич, или круль, Ни людям не поклонился, Ни на Спаса не взглянул.

По бедру коня хлесть задню — И в тот миг невидим стал, — Шасть к царю-девице в спальню И ее поцеловал.

Хоронилася платочком И ворчала хоть в сердцах, Но как вслед его окошком Хлопнула, — вскричала: ах!

Конь к тому ж в пути обратном Тронул сеть садовых струн: Град познал в сем звуке страшном, Что был дерзок Маркобрун.

Вот и встал дым коромыслом От маяков по горам; В мрачном воздухе навислом Рев завыл и по церквам.

Клич прокликали в столице, И гонцы всем дали весть, Чтоб скакать к царю-девице И, служа ей, — мстить за честь.

Заскрипели двери ржавы Оружейниц древних лет. Воспрян_у_ли мужи славы И среди пустынных мест.

Правят снасти боевые И булат, и сталь острят; Старые орлы, седые С соколами в бой летят.

И свирепы кони в стойлах Топают, храпят и ржут, На холмах и на раздольях Пыль вздымают, пену льют.

В слух пищали стенобойны, Раствори чугунны рты, Воют в час полночный, сонный, Чтоб скорей в поход идти.

Идет в шкурах рать звериных, С дубом, с пращей, с кистенем; В перьях птичьих, в кожах рыбных, И как холм течёт чрез холм.

Занимает степи, луги И насадами моря, И кричит: помремте, друга, За девицу и царя!

Не пленила златом, сбойством Нас она, ни серебром; Но лишь девичьим геройством, Здравым и простым умом.

И так сими вождь речами Взбудоражил воинов дух, Что, подняв бугры плечами, Растрепали круля в пух.

И еще в его бы царстве Только раз один шагнуть, Света б не было в пространстве, Чем его и вспомянуть.

Кровь народа Маркобруна Уподобилась реке; Он дрожал ее перуна И в своем уж чердаке.

Но как он царя-девицы Нежный нрав довольно знал, Стал пастух — и глас цевницы Часто ей своей внушал.

«Виноват, — пел, — пред тобою, Что прекрасна ты, мила». — «Сердце тронь мое рукою. Сядь со мной!» — она рекла…

Так и все красотки славны Дерзостей не могут несть; Все бывают своенравны, Любят жены, девы честь.

Июнь 1812