Ренат Гильфанов Памяти отца

* В девятьсот тридцать седьмом он родился, в декабре, под несчастливой звездой, но не повесился от горя, не спился от тоски. И прожил, в общем, достойно.

О, по жизни вечно чем-нибудь руки мой отец занять спешил. Было это для него не столько бегством от скуки, сколько пламенным желанием света.

* Не любя высокопарных историй, почитал отец баян выше лиры. Ближе к лету наезжал в санаторий и оттуда привозил сувениры

или яблоки. Сократа навроде растекался батя мыслью по древу. И хотя был очень худ по природе, относился с уважением к чреву.

* Это значит был он брат Гераклиту. Категории лепил из тумана. И, зеленую прикончив поллитру, делал копии с Венер Тициана,

расчертив холсты на клеточки. Впрочем, он и сам творил отчасти. И даже малевал немного маслом (короче, брат мой Игорь видел эти пейзажи).

* В выходной, к теплу весьма расположен, на щите, бросая в печь по брикету, пек картошку. Словно шпагу из ножен, из-за уха доставал сигарету

и садился ладить тумбочку или вырезал замысловатую раму. Помогал друзьям и всем, кто просили, пил чифирь и ревновал мою маму.

Был решителен. Случалось — смущался. Слыл умельцем (особливо тверёзым). Не писал он — до стихов не поднялся, но зато не опустился до прозы.

* Любознательнее Брема раз во сто, мастерил отец мой кенарам клетки. Плюс аквариум для вуалехвостов. И хотя имел лицо чудной лепки —

обаятелен, но принципиален (проживи подольше — стал бы примером), по утрам не выбирался из спален. Рос от слесаря — и стал инженером.

* Помню: хищным и изящным наречьем поэтической строки, без промашек, как игла над белоснежным предплечьем, над бумагой зависал карандашик.

До рассвета шелестел плотный ватман с чертежами. И, сродни двум Сахарам, раскалялась так настольная лампа, что рейсфедер покрывался загаром.

* За окошком город ополоумел от заката; и, как вскрытые вены, протянулись облака… Отец мой умер. Жизнь — театр. Люди сходят со сцены.

Тонут в море, пьют цикуту из чаши. А иных на полдороге к портфелю губят алчность и жестокость, но чаще неумеренность. Сгорев за неделю

* в сорок лет, забивши легкие сором, через сорок дней он тетке явился (все другие спали), горестным взором нас обвел и молча в рай удалился.

На поминки гости съехались. Шастал меж гостей я мальчуганом патлатым, теребил карманы, сплевывал часто и пищал: «Врачи во всем виноваты».

* Излагая то, что в память мне вшилось, не отделываясь трёпом дешёвым, говорю себе: «Уж так получилось, что вниманием тебя обошел он».

Потому, если учесть малолетство (по каким полям отец нынче бродит?), лишь нервозность мне оставил в наследство и ушел, как сотни прочих уходят.

Не поймал звезду и мира не видел, не вкусил побед, ни пайку изгнанья, и почти — чем меня очень обидел — не оставил о себе воспоминанья.

1996