Аполлон Григорьев Призрак

Проходят годы длинной полосою, Однообразной цепью ежедневных Забот, и нужд, и тягостных вопросов; От них желаний жажда замирает, И гуще кровь становится, и сердце, Больное сердце, привыкает к боли; Грубеет сердце: многое, что прежде В нем чуткое страданье пробуждало, Теперь проходит мимо незаметно; И то, что грудь давило прежде сильно И что стряхнуть она приподнималась, Теперь легло на дно тяжелым камнем; И то, что было ропотом надежды, Нетерпеливым ропотом, то стало Одною злобой гордой и суровой, Одним лишь мятежом упорным, грустным, Одной борьбой без мысли о победе; И злобный ум безжалостно смеется Над прежними, над светлыми мечтами, Зане вполне, глубоко понимает, Как были те мечты несообразны С течением вещей обыкновенным.

Но между тем с одним лишь не могу я Как с истиной разумной примириться, Тем примиреньем ненависти вечной, В груди замкнутой ненависти...— Это Потеря без надежды, без возврата, Потеря, от которой стон невольный Из сердца вырывается и трепет Объемлет тело,— судорожный трепет!..

Есть призрак… В ночь бессонную ль, во сне ли Мучительно-тревожном он предстанет, Он — будто свет зловещей, но прекрасной Кометы — сердце тягостно сжимает И между тем влечет неотразимо, Как будто есть меж ним и этим сердцем Неведомая связь, как будто было Возможно им когда соединенье.

Еще вчера явился мне тот призрак, Страдающий, болезненный… Его я Не назову по имени; бывают Мгновения, когда зову я этим Любимым именем все муки жизни, Всю жизнь… Готов поверить я, что демон, Мой демон внутренний, то имя принял И образ тот… Его вчера я видел…

Она была бледна, желта, печальна, И на ланитах впалых лихорадка Румянцем жарким разыгралась; очи Сияли блеском ярким, но холодным, Безжизненным и неподвижным блеском… Она была страшна… была прекрасна… «О, вы ли это?»,— я сказал ей. Тихо Ее уста зашевелились, речи Я не слыхал,— то было лишь движенье Без звука, то не жизнь была, то было Иной и внешней силе подчиненье — Не жизнь, но смерть, подъятая из праха Могущественной волей чуждой силы.

Мне было бесконечно грустно… Стоны Из груди вырвались,— то были стоны Проклятья и хулы безумно-страшной, Хулы на жизнь… Хотел я смерти бледной Свое дыханье передать, и страстно Слились мои уста с ее устами… И мне казалось, что мое дыханье Ее насквозь проникло,— очи в очи У нас гляделись, зажигались жизнью Ее глаза, я видел… Смертный холод Я чувствовал… И целый день тоскою Терзался я, и тягостный вопрос Запал мне в душу: для чего болезнен Сопутник мой, неотразимый призрак? Иль для чего в душе он возникает Не иначе… Иль для чего люблю я Не светлое, воздушное виденье, Но тот больной, печальный, бледный призрак.

Август 1845