Владимир Маяковский Москва - Кенигсберг

Проезжие — прохожих реже. Ещё храпит Москва деляг. Тверскую жрет, Тверскую режет сорокасильный «Каделяк». Обмахнуло радиатор горизонта веером. — Eins! zwei! drei! Мотора гром. В небо дверью — аэродром. Раз, два, три! (нем.). Брик. Механик. Ньюбольд. Пилот. Вещи. Всем по пять кило. Влезли пятеро. Земля попятилась. Разбежались дорожки- ящеры. Ходынка накрылась скатертцей. Красноа рмейцы, Ходынкой стоящие, стоя ж — назад катятся. Небо — не ты ль?. Звезды — не вы ль это Мимо звезды (нельзя без виз)! Навылет небу, всему навылет, палй — земной отлетающий низ! Развернулось солнечное эго. И пошли часы необычайниться. Города, светящиеся в облачных просветах. Птица догоняет, не догнала — тянется… Ямы воздуха. С размаха ухаем. Рядом молния. Сощурился Ньюбольд. Гром мотора. В ухе и над ухом. Но не раздраженье. Не боль. Сердце, чаще! Мотору вторь. Слились сладчайше я и мотор: «Крылья Икар в скалы низверг, чтоб воздух-река тёк в Кенигсберг. От чертежных дел седел Леонардо, чтоб я летел, куда мне надо. Калечился Уточкин, чтоб близко-близко, от солнца на чуточку, парить над Двинском. Рекорд в рекорд вбивал Горро, чтобы я вот — этой тучей-горой. Коптел над «Гномом» Юнкере и Дукс, чтоб спорил с громом моторов стук». Что же — для того конец крылам Икариным, человечество трудом заводов никло, — чтобы этакий Владимир Маяковский, барином, Кенигсбергами распархивался на каникулы?! Чтобы этакой бесхвостой и бескрылой курице меж подушками усесться куце?! Чтоб кидать, и не выглядывая из гондолы, кожуру колбасную — на города и долы?!. Нет! Вылазьте из гондолы, плечи! 100 зрачков глазейте в каждый глаз! Завтрашнее, послезавтрашнее человечество, мой неодолимый стальнорукий класс, — я благодарю тебя за то, что ты в полетах и меня, слабейшего, вковал своим звеном. Возлагаю на тебя — земля труда и пота — горизонта огненный венок. Мы взлетели, но ещё — не слишком. дуги выгнуть — сделай милость, дай отдать мою жизнишку. Хочешь, вниз с трёх тысяч метров прыгну?!