Михаил Михайлов Истукан изиды

I. Жрецами Са? иса, в Египте, взят в ученье Был пылкий юноша, алкавший просвещенья. Могучей мыслью он быстро обнял круг Хранимых мудростью таинственных наук; Но смелый дух его рвался к познаньям новым. Наставник-жрец вотще старался кротким словом В душе ученика смирять мятежный пыл. «Скажи мне, что моё, — пришелец говорил, — Когда не всё моё? Где знанью грань положим? Иль самой Истиной, как наслажденьем, можем Лишь в разных степенях и порознь обладать? Её ль, единую, дробить и разделять? Один лишь звук убавь в гармонии чудесной! Один лишь цвет возьми из радуги небесной! Что значит звук один и что единый цвет? Но нет гармонии, и радуги уж нет!» II. Однажды, говоря о таинствах вселенной, Наставник с юношей к ротонде отдалённой Пришли, где полотном закрытый истукан До свода высился, как грозный великан. Дивяся, юноша подходит к изваянью. «Чей образ кроется под этой плотной тканью?» — Спросил он. — «Истины под ней таится лик», Ответил спутник. — «Как! — воскликнул ученик. — Лишь Истины ищу, по ней одной тоскую; А от меня её сокрыли вы, святую!»

«То воля божества! — промолвил жрец в ответ. — Завесы не коснись (таков его завет), Пока с себя само её не совлеку я! Кто ж, сокровенное преступно испытуя, Поднимет мой покров, тому присуждено…» — «Что?» — «Истину узреть». — «Значенье слов темно; В них смысл таинственный. Запретного покрова Не поднимал ты?» — «Нет! и искушенья злого Не ведал ум». — «Дивлюсь! О, если б, точно, я Был им лишь отделен от цели бытия — От Истины!..» — «Мой сын! — прервал его сурово Наставник, — преступить божественное слово Нетрудно. Долго ли завесу приподнять? Но каково душе себя преступной знать?» III. Из храма юноша, печальный и угрюмый Пришёл домой. Душа одной тревожной думой Была полна, и сон от глаз его бежал. В жару метался он на ложе и стенал. Уж было за полночь, как шаткими стопами Пошёл ко храму он. Цепляяся руками За камни, на окно вскарабкался; с окна Спустился в тёмный храм, и вот — пред ним она, Ротонда дивная, где цель его исканья.

Повсюду мертвое, могильное молчанье; Порой лишь смутный гул из склепов отвечал На робкие шаги. Повсюду мрак лежал, И только бледное сребристое мерцанье Лила из купола луна на изваянье, В покров одетое… И, словно бог живой, Казалось, истукан качает головой, Казалось, движутся края одежды белой.

И к богу юношу приблизил шаг несмелый, И косная рука уж поднята была, Но кровь пылала в нем, и капал пот с чела, И вспять его влекла незримая десница. «Безумец! что творишь? куда твой дух стремится? Тебе ли, бренному, бессмертное пытать? — Взывал глас совести. — Ты хочешь приподнять Завесу, а забыл завещанное слово: До срока не коснись запретного покрова!» Но для чего ж завет божественный гласит: Кто приподнимет ткань, тот Истину узрит? «О, что бы ни было, я вскрою покрывало! Увижу!» — вскрикнул он. — «Увижу!» — прокричало И эхо громкое из сумрачных углов… И дерзкою рукой он приподнял покров. IV. Что ж увидал он там?. У ног Изиды, в храме, Поутру, недвижим, он поднят был жрецами. И что он увидал? и что? постигнул он? Вопросы слышались ему со всех сторон. Угрюмый юноша на них ответа не дал… Но в жизни счастья он и радости не ведал. В могилу раннюю тоска его свела, И к людям речь его прощальная была: «Кто к Истине идёт стезею преступленья, Тому и в Истине не ведать наслажденья!»