Василий Петров ...из Лондона

Монархи меж собой нередко брань творят, Военным духом все писатели горят; Коль так, пииты суть те власти остроумны, Что для таких же вин войны заводят шумны; Впоследок о царях дают потомки суд, Ту ж с ними честь певцы и жеребий несут. Не всякий славу царь мог в вечность распростерти, Не всякий и пиит был славен с год по смерти, Хоть в жизни принимал от многих плески рук, Как царь, приветства в знак, — из многих пушек звук. Хвал наших в жизнь труба, знакомых нам ватага Ревет, что мы уже бессмертия у прага, Руками что уже касаемся верей. Мы пишем, умерли — верст со сто от дверей. Честь наша после нас подвержена опале, Что больше дней, то мы от храма славы дале; Со мрущей так хвалой сквозь время чуть бредем, Пока в бездонну хлябь забвенья упадем. Вот наше кончится чем в свете стихотворство Певцы! чем отвратить в потомках к нам презорство: Сатиру ли, наш меч, на них употребить Или заранее их имном ухлебить? О просвещенные веков грядущих роды, Примите вы мои всемилостиво оды! Не баснословный бред, не обща то дрема, Препоручаю вам — сокровище ума. Я пел; струны мои казались очень звонки; Приятелей моих рассудки сильно тонки. Бывало, как стихи прочту я в их кругу, Свидетель Аполлон, все хвалят, я не лгу. Я в жизни не с одним имел знакомство домом, Где ни обедывал, меня зывали громом; Я прах теперь, моя жива ль то в свете честь; Молю, стихи мои не дайте моли съесть Но до? йдет ли сия к потомкам челобитна, То тайна, никому из смертных неиспытна. Коль стихотворну плоть червь в гробе мог поясть, Диковинка ль стихам от червя же пропасть? То правда, в разные идут они потребы: Их под испод кладут, как в печь сажают хлебы; Купцы, что продают различный смертным злак, Завертывают в них хрен, перец и табак. Идут они в дела, идут и в забобоны, На мерки для портных и войску на патроны; Ребятам на змеи, хлопушки и пыжи, Свечам, окорокам копченым, на брыжи; Плод разума, стихи ко всячине пригодны; Со жребием людей судьбой своею сходны. Всем общ нам к жизни вход; в ней разны тьмы смертей; Стихам в свет путь один; из света — сто путей. Я признаюсь, в стихах я сам жужжу, как муха — Но это моего не оскорбляет уха; Не всякий папою быть может кардинал; Всяк ждет, чтоб на него сей жеребий упал Спроси писца стихов, желает ли он славы, — Смиренный даст ответ: он пишет для забавы, Избыток в том лишь дней препроводить хотя; Он меж парнасских чад невинное дитя; Но загляни сему ты в сердце отрочати — Там найдешь: «Я пиит: стихи мои в печати». Но если дело всё в печати состоит, То всякий грамотей вмиг может быть пиит; Поставь слова твои в пристойные шеренги, Поди в печатный дом и заплати там деньги, Там вмиг твой тиснут слог, и выйдет мокрый лист, Ты в ту ж минуту стал сатирщик иль лирист; Пошел в дом с вечною в своем кармане славой; Дерзай, ты деньги дал, ты стихотворец правый. Теперь друзей своих к обеду пригласи И слог твой по большим боярам разнеси; Блаженства твоего и воссияло время, Смотри, и канул лавр на стихотворче темя. Вот тайна вся стихов: рука да голова, Чернилица, перо, бумага да слова; И диво ль, что у нас пииты столь плодятся, Как от дождя грибы в березнике родятся? Однако мне жалка таких пиит судьба, Что их и слог стоит не долее гриба. Когда же все мы толь недолговечны крайне, Другой какой-нибудь тут должно крыться тайне; Знать, не от рифм одних и точных стоп числа Зависит нашего удача ремесла. Как те, что зрелища в театре представляют, Людьми со стороны лиц скудость добавляют, — Я зрел, толпился в них безграмотный игрок, Но что он значит там? какой его урок? Пусть он в театре был и в платье наряжался, Стоял с копьем в руках и раза с два сражался, С Дмитревским рядом шел; кто ж скажет: он игрец? Он силы действ не знал; так точно и писец: Как путный, на театр он рифменный выходит, Берет перо меж перст и по бумаге водит. «Вот етто, — говорит, — поставил я творог, Так должен уж стоять в другой строке пирог». Прибравши так слова, он мыслит: сделал чудо, Что пред читателя вдруг выставил он блюдо. Со всею худобой нескладицы, бредни?, Слывет он у своей писателем родни; Великий умница и со смеха уморец, — У знатоков прямых он жалкий рифмотворец. Меж ним и игроком в том только разность вся: Тот кликнут в дело был, а этот сам вплелся. Обоим, станется, им быть в театре любо, Тот, милой, спроста рад, наш писарь буй — сугубо. Природа, видит всяк, в дарах к нему скупа; Он мыслит: голова других людей тупа, И, не сошлясь на свет, себя всех выше ставит; Другой кто стань писать, он к буйству злость прибавит, Вдруг вышлет на тебя сто надписей, сатир: Ты смел потрясть его в умах людских кумир. Даст жалом знать, кто он; он колокол зазвонный, Гораций он в Морской и Пиндар в Миллионной; В приказах и в рядах, где Мойка, где Нева, Неугомонная шумит об нем молва; Ходя из дома в дом, он сам ее сугубит; Всем чтет свои стихи, чужих насме? рть не любит. И то сказать: он прав, кому не мил свой труд? Стихи нам вместо чад; мы мозг ломаем тут. Кто знает? может быть, при каждой он странице Пыхтел и мучился, подобно роженице; Так пусть, когда он чад с таким трудом родит, Пусть матерски на них любуется, глядит. Гляди! лишь не кричи: «Мои другой породы! Мои — как ангелы; у всех других — уроды». Коль ты б за ангелов мне их не навязал, Я детушек твоих за обезьян бы взял. В чужих они глазах толико некрасивы, Горбаты, сплющены, и хворы, и паршивы, И живости-то нет, и в каждом три бельма, И мысль-то сви? хнута, и рифма-то хрома. Совсем увечные и гнусные калеки; От совершенства миль на тысячу далеки; Иной бы от людских в подполье крыл их глаз — А ты нарочно их всем су? ешь на показ. «Да как же? — скажешь ты. — Мой люди слог читают И хвалят; толку в нем, знать, много обретают». Я, чаю, хаживал ты в театральный дом, Комедиантов в честь слыхал в нем плесков гром; Как скоро князь иль граф ударит там в ладони, То каждый из простых, подобием догони, Без пощаженья рук сугубит общий треск, Хотя не знает сам, чему сей платит плеск. Спроси, зачем он бьет? — ударил, де, вельможа; Толпа твоих чтецов на чернь сию похожа. Какой-то там живет на Мойке меценат, Что пестует твой слог, а ты тому и рад, И думаешь, что в нем неведь какая сдоба, Но истинных красот не знаете вы оба; Не видит проку он, кроме тебя, ни в ком; Причина вся тому, что ты ему знаком. Так с богом успевай, пленяй, брат, пресны души, Бесхитростны сердца, где Мидасовы уши. «Как так,--ты говоришь, — я шлюсь на словаря, В нем имя ты мое найдешь без фонаря; Смотри-тко, тамо я, как солнышко, блистаю, На самой маковке Парнаса превитаю!» То правда, косна желвь там сделана орлом, Кокушка — лебедем, ворона — соколом; Там монастырские запечны лежебоки Пожалованы все в искусники глубоки; Коль верить словарю, то сколько есть дворов, Столь много на Руси великих авторов; Там подлый наряду с писцом стоит алырщик, Игумен тут с клюкой, тут с мацами батырщик; Здесь дьякон с ладаном, там пономарь с кутьей; С баклагой сбитенщик и водолив с бадьей; А всё-то авторы, всё мужи имениты, Да были до сих пор оплошностью забыты — Теперь свет умному обязан молодцу, Что полну их имен составил памятцу; В дни древни, в старину жил-был, де, царь Ватуто, Он был, да жил, да был, и сказка-то вся туто. Такой-то в эдаком писатель жил году; Ни строчки на своем не издал он роду; При всем том слог имел, поверьте, молодецкий, Знал греческий язык, китайский и турецкий. Тот умных столько-то наткал проповедей, Да их в печати нет. О! был он грамотей. В сем годе цвел Фома, а в эдаком Ерема; Какая же по нем осталася поэма? Слог пылок у сего и разум так летуч, Как молния, в эфир сверкающа из туч. Сей первый издал в свет шутливую пиесу, По точным правилам и хохота по весу. Сей надпись начертал, а этот патерик; В том разума был пуд, а в этом четверик. Тот истину хранил, чтил сердцем добродетель, Друзьям был верный друг и бедным благодетель; В великом теле дух великий же имел, И, видя смерть в глазах, был мужествен и смел. Словарник знает всё, в ком ум глубок, в ком мелок; Рассудков и доброт он верный есть осе? лок. Кто с ним ватажился, был друг ему и брат, Во святцах тот его не меньше, как Сократ. О други, что своим дивитеся работам, Сию вы памятцу читайте по субботам! Когда ж возлюбленный всеросский наш словарь Плох разумов судья, плох наших хвал звонарь: Кто ж будет ценовщик сложений стихотворных, Кто силен различить хорошие от вздорных? Бери сто раз перо и по бумаге мычь, Со всех концев земли к себе идеи кличь, Три лоб свой, пружься, рвись — вмиг скажут наши строки, Лжевдохновенны мы иль истинны пророки. Оставь читателей судьями дум твоих, Есть Аполлоновы наперсники и в них; Им шепчет в уши Феб, чей лучше слог, чей хуже, Кто в Иппокрене пил, кто черпал в мутной луже. Прямой стихов творец и та? инственник муз Есть тот, что в жизнь блюдет с добротами союз, Из сердца истины в других сердца преносит И никого, чтоб чел стихи его, не просит. Свет знает и без нас, полезно что ему, Где сердце зиждется, где пища есть уму; Пчела не чересчур виется круг навоза, Любимы ей места — нарцисс, пион иль роза. Купцы товар лицеи, не горлом продают, И только лишь в набат, коль нездорово, бьют.

1772