Александр Полежаев Эрпели

Глава I Едва под Грозною* возник Эфирный город из палаток И раздался приветный крик Учтивых егерских солдаток: «Вот булки, булки, господа!» И, чистя ружья на просторе, Богатыри, забывши горе, К ним набежали, как вода; Едва иные на форштадте Найти успели земляков И за беседою о свате Иль о семействе кумовьев, В сердечном русском восхищенье И обоюдном поздравленье Вкусили счастие сполна За квартой красного вина; Едва зацарствовала дружба, — Как вдруг, о тягостная служба! Приказ по лагерю идет: Сейчас готовиться в поход. Как вражья пуля, пролетела Сия убийственная весть, И с ленью сильно зашумела На миг воинственная честь. «Увы! — твердила лень солдатам, — И отдохнуть вам не дано; Вам, точно грешникам проклятым, Всегда быть в муке суждено! Давно ль явились из похода — И снова, батюшки, в поход! Начальство только для народа Смышляет труд да перевод. Пожить бы вам, хотя немного, Под Грозной крепостью, друзья! Нет, нет. у Розена ни бога, Ни милосердья, ни меня! Пойдете вы шататься в горы; Чеченцы — бестии и воры — Уморят вас без сухарей; Спросите здешних егерей!..» — «Молчать, негодная разиня! — В ответ презрительно ей честь. — Я — сердца русского богиня И подавлю пятою лесть. Ужель вы, братцы, из отчизны Сюда спешили для того, Чтоб после слышать укоризны От сослуживца своего: »Они-де там не воевали, А только спали на печи, В станицах с девками играли, Да в селах ели калачи!" (Не воевали мы, бесспорно — Есть время спать и воевать). «Вам был знаком лишь ветер горный, Теперь пора и горы знать; Вы целый год здесь ели дули, Арбузы, тёрн и виноград; Теперь — прошу — отведай пули, Кто духом истинный солдат! Винить начальство грех и глупо: Оно, ей-ей, умнее нас И без причины вместо супа В котлы не льет гусиный квас. Идите в горы, будьте рады, Пора патроны расстрелять, За храбрость лестные награды Сочтут за долг вам воздавать; А егерям прошу не верить, Хоть лень сослалась на их гурт; Они привыкли землемерить Одну дорогу в Старый Юрт»**. Так честь солдатам говорила, Паря над лагерем полка, И лень печально и уныло Ушла, вздохнув издалека. Внезапно ожили солдаты; Везде твердят: «В поход, в поход!» Готовы. «Здравствуйте, ребята!» — «Желаем здравия!» — И вот Выходят роты. Солнце блещет На грани ружей и штыков; Крест на грудь — и как море плещет В рядах походный гул шагов. Вот Розен!.. Как глава от тела, Он от дружин не отделен; Его присутствием несмелый Казак и воин оживлен! Его сребристые седины Приятны старым усачам: Они являют их глазам Давно минувшие картины, Глубоко памятные дни! Так прежде видели они Багратионов пред полками, Когда, готовя смерть и гром, Они, под русскими орлами, Шли защищать Романов дом, Возвысить блеск своей отчизны, Или, к бессмертью на пути, Могилу славную найти Для вечной и бессмертной тризны! Так прежде сам он был знаком Седым служителям Беллоны; Свои надежды, обороны Они вторично видят в нем. И полк устроенной громадой По полю чистому валит, И ветер свежею отрадой Здоровых путников дарит. Все живо: здесь неугомонный Гремит по воле барабан; Там хоры песни монотонной «Пал на сине море туман!» Здесь «Здравствуй, милая», с скачками Передового плясуна; Веселый смех между рядами И без запрету тишина. Глубокомыслящие Канты И на черкесских жеребцах В доспехах горских адъютанты, Крутя столбом летучий прах, Сверкают, бьются пред глазами. День вечереет; за горой С полублестящими лучами Исчез бог света золотой. Луна серебряной лампадой Виднеет в небе голубом; Заря вечерняя прохладой Приятно веет над полком. Вперед, вперед! еще немного — Близка до станции дорога! Вот ручеек горячих вод… Отбой!.. Окончен переход!.. * Крепость.

Старый Юрт — маленькая крепость, в восемнадцати верстах от Грозной. Возле самой крепости протекают между гор ручьи горячих минеральных вод.

Глава VIII «Ну-ну, рассказчик наш забавный, — Твердят мне десять голосов, — Поведай нам о битве славной Твоих героев и врагов! Как ваше дело, под горою?» — «Готов! согласен я, пора! Итак, торжественно со мною Кричите, милые: ура!» — «Ба! и сраженье и победа, Как после сытного обеда Десерт и кофе у друзей! Так скоро?» — «Ровно в десять дней Покорность, мир и аманаты — И снова в Грозную поход!» — «Какой решительный расчет, Какие русские солдаты! Но как, и что, и почему?» Вот объяснение всему: Койсубулинская гордыня Гремела дерзко по горам; Когда ж доступна стала нам Их недоступная твердыня Посредством пушек и дорог (Чего всегда избави бог), Когда злодеи ежедневно, Как стаи лютые волков, На нас смотрели очень гневно Из-за утесов и кустов, А мы, бестрепетною стражей, Меж тем работы берегли И, приучаясь к пуле вражьей, Помалу вверх покойно шли, И скоро блоки и машины Готовы были навестить Их безобразные вершины, Чтоб бомбой пропасть осветить, — Тогда военную кичливость У них рассудок усмирил И непробудную сонливость Бессонный ужас заменил. Сначала бодрые джигиты, Алкая стычек и борьбы, Они для варварской пальбы Из-под разбойничьей защиты Приготовляли по ночам Плетни с землею пополам, Дерев огромные обломки, И, давши залп оттуда громкий, Смеялись нагло русакам, Стращали издали ножами С приветом: «яур» и «яман» — И исчезали, как туман, За неизвестными холмами; Но после, видя жалкий бред В своем бессмысленном расчете, Они от явных зол и бед Все были в тягостной заботе, Едва зари вечерней тень Прогонит с гор веселый день И ляжет сумрак над полями — Никем не зримыми толпами В ночном безмолвии они Разводят яркие огни, Сидят уныло над скалами И озирают русский стан, Который, грозный, величавый И озарен луной кровавой, Лежит, как белый великан. С рассветом дня опять в движеньи Неугомонная орда: Отрядов сменных суета И новых пушек появленье Своей обычной чередой — Все угрожает им бедой, Неотразимою осадой. Невольный страх сковал умы Детей отчаянья и тьмы За их надежною оградой… И близок час, готов удар! Кипит в солдатах бранный жар! Полки волнуются, как море! Последний день… и горе, горе!.. Но вот внезапно мирный флаг Мелькнул среди ущелий горных; Вот ближе к нам — и гордый враг, С смиреньем данников покорных, Идет рассеять русский гром, Прося с потупленным челом Статей пощады договорных… Статьи готовы, скреплены… Народов диких старшины Решают участь поколений. Восходит светлая заря… В параде ратные дружины: Койсубулинские стремнины Под властью русского царя! Присяга нового владенья — И взорам тысячей предстал Победоносный генерал Без битв и крови ополченья!.. Цветут равнины Эрпели, Покой и мир в аулах бранных; Не видят более они Штыков отряда троегранных, В своих утесах вековых Не слышат пушек вестовых! Громада зыбкая тумана, Молчанье, сон и пустота Объемлют дикие места Надолго памятного стана, И стан под Грозною стоит… Но дума, дума о прошедшем Невольно сердце шевелит; В бреду поэта сумасшедшем Я дни минувшие ловлю И, угрожаемый холерой, Себя мечтательною верой Питать о будущем люблю. Поклонник муз самолюбивый, Я вижу смерть невдалеке; Но все перо в моей руке Рисует план свой прихотливый. Сойдя к отцам вослед других, Остаться в памяти иных! Быть может, завтра или ныне, Не испытав черкесских пуль, Меня в мучной уложат куль И предадут земной пустыне… В глухой, далекой стороне От милых сердцу я увяну… В угодность злобному тирану, Моей враждующей судьбе! Увидя мой покров рогожный, Никто ни истинно, ни ложно Не пожалеет обо мне. Возьмут, кому угодно будет, Мои чевяки и бешмет (Весь мой багаж и туалет) — И всякий важно позабудет, Кто был их прежний господин… А панихиды, сорочин, Кутьи и прочих поминаний Хоть и не жди!.. Вот мой удел! Его без дальних предсказаний Я очень ясно усмотрел… Что ж будет памятью поэта? Мундир?. Не может быть!.. Грехи?. Они оброк другого света… Стихи, друзья мои, стихи!.. Найдут в углу моей палатки Мои несчастные тетрадки, Клочки, четвертки и листы, Души тоскующей мечты И первой юности проказы… Сперва, как должно от заразы, Их осторожно окурят, Прочтут строк десять втихомолку И, по обычаю, на полку К другим писцам переселят… А вы, надежды, упованья Честолюбивого созданья, Назло холере и судьбе, — Вы не погибнете с страдальцем: Увидит чтец иной под пальцем В моих тетрадках А и П, Попросит ласковых хозяев Значенье литер пояснить — И мне ль бессмертному не быть? — Ему ответят: «Полежаев...» Прибавят, может быть, что он Был добрым сердцем одарен, Умом довольно своенравным, Страстями; жребием бесславным Укор и жалость заслужил; Во цвете лет — без жизни жил, Без смерти умер в белом свете… Вот память добрых о поэте!

1830