Павел Васильев В защиту пастуха-поэта

Лукавоглаз, широкорот, тяжел, Кося от страха, весь в лучах отваги, Он в комнату и в круг сердец вошел И сел средь нас, оглядывая пол, Держа под мышкой пестрые бумаги.

О, эти свертки, трубы неудач, Свиная кожа доблестной работы, Где искренность, притворный смех и плач, Чернила, пятна сальные от пота.

Заглавных букв чумные соловьи, Последних строк летящие сороки… Не так ли начинались и мои С безвестностью суровые бои, — Все близились и не свершались сроки!

Так он вошел. Поэзии отцы, Откормленные славой пустомели, Говоруны, бывалые певцы Вокруг него, нахохлившись, сидели.

Так он вошел, смиренник. И когда-то Так я входил, смеялся и робел, — Так сходятся два разлученных брата: Жизнь взорвана одним, другим почата Для важных, может, иль ничтожных дел.

Пускай не так сбирался я в опасный И дальний путь, как он, и у меня На золотой, на яростной, прекрасной Земле другая, не его родня.

Я был хитрей, веселый, крепко сбитый, Иртышский сплавщик, зейский гармонист, Я вез с собою голос знаменитый Моих отцов, их гиканье и свист…

… Ну, милый друг, повертывай страницы. Распахивай заветную тетрадь. Твое село, наш кров, мои станицы! О, я хочу к началу возвратиться — Вновь неумело песни написать.

Читай, читай… Он для меня не новый, Твой тихий склад. Я разбираю толк: Звук дерева нецветшего, кленовый Лесных орешков звонкий перещелк.

И вдруг пошли, выламываясь хило, Слова гостиных грязных. Что же он? Нет у него сопротивленья силы. Слова идут! Берут его в полон!

Ах, пособить! Но сбоку грянул гогот. Пускай теперь высмеивают двух — Я поднимаюсь рядом: «Стой, не трогай! Поет пастух! Да здравствует пастух!

Да здравствует от края и до края!» Я выдвинусь вперед плечом, — не дам! Я вслед за ним, в защиту, повторяю: «Нам что-то грустно, милая мадам».

Бывалые охвостья поколенья Прекрасного. Вы, патефонный сброд, Присутствуя при чудосотворенье, Не слышите ль, как дерево поет?.

1934