Василий Кубанев Всему определен черед...

Всему определен черед Предшествующим и грядущим. И не напрасно ль в ночь идущим Стремиться заглянуть вперед?

Быть может, лучшее на свете — Не видеть свет. Но дерзкий дух. Рожденный бездной, ждет ответа У высших бездн и стонет вслух. Он в боль оправлен и оправдан Все той же болью. Он растет, Он поднимается до радуг, Он исчезает, смертью стерт. И только потому он вечен И вечно — юн и вечно — сир, Что в отчуждении зловещем Он смотрит на родимый мир, На свой восход, и превосходство, И безысходность, и расход, И расхождение, и сходство, И в снисхожденье переход.

Он все объемлет, все приемлет, Чтоб снова рушить и крушить! Он хочет опрокинуть землю, Освободиться, взмыть и жить Без облаченья, без обличья, Без перержавленных цепей. Он задыхается и кличет Себя в других, других в себе. Он принижается, он верит, Он лжет себе наперекор. Он неподвластен мелкой мере, Любой, любой его покор Не приравнять к земным порокам. Его недуг на полпути Не появляется порогом И не мешает вдаль идти.

Мятежен и своеобразен, Он рвется в беды, в нечисть, в темь, — Как на свиданье, как на праздник. Он перешагивает день, Он пересиливает страхи Пространственные и свои. Наедине с собой он трагик, И, вникнув напрочно в бои, Он сразу воином ученым И зорким сделается вдруг, И в радости ожесточенной Все, что находится вокруг, Пронзает, вскидывает, ловит. Он не боится расплескать Сосуды неизбежной крови. Он с малости привык искать В том, что дано, иные виды, Ему не свят ничей закон. Единственный и страшный идол Его — он сам. Он — только сон, Колеблющийся и чудесный, Смешавший ужас и восторг. Лишь в глубь себя из будней тесных Идя, находит он простор.

И эту заунывность глуби И притягательность ее Он с неизбывной страстью любит. В ней вечность светлая поет, В ней высшее таится благо, Коснись его — и въявь поймешь: Все, чем ты был, о чем ты плакал, — Либо пустышка, либо ложь. И этим резким откровеньем Обескуражен и прельщен, Он перестанет жить мгновеньем И весть мгновеньям жадный счет. Все, что он клял, все, чем он клялся, Предстанет перед ним, как рой Назойливых, слепящих кляуз. Он поглощался их игрой И мнил, что в них его обитель, И через это сгоряча Себя презрением обидел И волю едким дал речам.

Теперь он над собою взвился И за руки себя берет. Он видит все с яснящей выси. Всему определен черед.