Василий Кубанев Барбюс живет

Париж скрывался от тревоги, Как при погоне лиходей Бежит вслепую, без дороги, К чужим калиткам от людей. Окошек мертвые глазницы Прохожих приводили в дрожь. Такая жуть во сне приснится, Что и подушку изгрызешь! Снег, словно саван, лился, рушась Потоком легким и густым. Одевшись в снег, невнятный ужас Бродил по улицам пустым.

В ту ночь, за сотню франков куплен, Один служака из ворот Скользнул наружу, как из кухни Шалава сытая идет. Он ожиреньем сердца болен, Уют приятный у него. Ему велели — он исполнил, Не изменяя ничего. Быть может, на своей кушетке И он когда-нибудь стонал От слов ядреных, метких, едких, Которые Барбюс сковал В сплошную льющуюся лаву. Быть может, у себя внутри И он слагал святую славу Неутомимому Анри, И он склонял свою плешину, Чтобы почтить горячий прах Того, кто вел во весь размах Борьбу с торгашеским режимом. А нынче — стоило скользнуть Военной тени где-то в доме, Он осмеял свой прежний путь И сжег Барбюса красный томик. Вот он идет, как манекен, Опилки злого кашля сея, И, спотыкаясь и краснея, Не замечаемый никем, Он вынул доски из кармана, Он вынул гвозди из кармана И гвозди в зубы положил, Посожалел, что росту мал он, И доски к стенке пригвоздил.

И на заре, в разгар базара, Увидел чей-то свежий взгляд: На серых заспанных фасадах Названья новые висят. Прошел мальчишка с пачкой книжек, Прошел старик за ним вослед. Остановились. Ближе. Ближе. Хотели крикнуть — силы нет. Приштопаны таблички наспех. На каждый дом, на каждый дом. Но шевельнись — и будешь распят Жандармом, скрытым за углом.

В мундирах красочных и узких Жандармы стражами стоят. У бывших русских и французских, У всех жандармов схож наряд, У всех жандармов одинаков И интерес, и вкус, и ус. Негодованья ярким знаком Их метил всех подряд Барбюс.

Зато и мстят остервенело Они ему теперь вдвойне. Набатом мысль его звенела По всей родимой стороне И перекатывалась бурей По остальным краям земли. Прохожие всемирных улиц Его труды в руках несли. Им восторгались и гордились, Внедрить в тупые будни силясь Его блестящие слова. Неумирающе жива Его пленительная сила, Его рокочущая страсть. И можно растоптать могилу, Но доблести нельзя украсть; Замазать имя тушью черной, Страницы скомкать, Свесть и сжечь, Но будет пламя, словно речь, Греметь и петь во тьме позорной, И будут книжный жар подростки Тайком в свои сердца вбирать, Идти с речами на подмостки, На баррикады — умирать.

Настанет день, и обыватель Свой подлый образ вдруг поймет И, подыхая на кровати, Себя, быть может, проклянет За то, что душу, словно тушу, Освежевал и запродал, За то, что был отцом и мужем, А детям радости не дал.

Промчится время грозным шквалом, Все дряхлое с земли снесет, И жизнь людская зацветет С одушевленьем небывалым…

Барбюс стоит, велик и светел, Как рослый дуб у мрачных плит. Его шумящего бессмертья Ничто на свете не затмит.