Юрий Ряшенцев Я очнулся от сна, потому что...

Я очнулся от сна, потому что хохотал за окошком Пушкин. Он кричал, что у старого “хорха” сильно спущены задние шины, стало быть, за шампанским Наташа до обеда уже не поедет — можно, стало быть, Блока читать ей, не откладывая до заката.

Я не сразу о том догадался, что смеется хозяин избушки — Журавлев, воплотивший когда-то в странном фильме невольника чести, путешествующего в Арзрум.

Я приехал к Сереже Дрофенко поудить с ним безумную рыбу, налетавшую в приступе смеха на нелепые наши крючки. Я забыл, что он зять Журавлева. И с артистом еще не знаком я. Но лишь третьего дня старый ящик мне по милости Госфильмофонда показал позабытый шедевр. Было видно до крайности плохо: кинескоп был ровесник генсека. Но со звуком не знал я проблем и внимал, как в шмелином Тифлисе беззаботно, беспечно, бесстрашно все смеялся ребячливый Пушкин и твердил благодарно: “Мадлоб!”

Это было хорошее время! Я имею в виду эту дачу, а не русско-турецкую брань. Сколько все мы смеялись: и Дмитрий Николаич, и две его дочки (из которых меньшая — Наташа),

и Сережка, и я, и скворцы, и рыбешка из искристой Истры — молодые плотвички, чей хохот и беззвучен при снятье со снасти, и загадочен — what does it mean?.

Вот сидишь на траве у веранды — из проема оконного слышен Пушкин, звонко читающий Блока на закате имперской судьбы.

1957