Александр Воейков К моему старосте

Отечества, семьи и барина кормилец, Брадатый староста, безграмотный мудрец, В повиновении, в убожестве счастливец, С тобой поговорить мне должно наконец! Дивишься ты, что я, и праздный, и богатый, И незаисимый, ропщу на жребий свой, Тогда как ты, блажен средь дымной, низкой хаты, Не ропщешь на судьбу и весел над седой. Ты веруешь в душе, что стужа, зной, работы Здоровей праздности; что барин должен знать Одних лишь рысаков да псов своей охоты И, как придверный пес, жиреть, лениться, спать.

Мой друг! ты белый свет и город знаешь худо! Одним покроем ввек шьешь длинный свой сермяк! Когда б хоть на два дни с тобой рок сделал чудо, Обривши бороду, надев короткий фрак, В один карман вложил предлинные экстракты Из крючкотворных дел, в другой карман часы, Грусть, скуку поверять; дал в руки мел и карты И два хохла на лбу поставил для красы; Когда бы Кривотолк по силе уложенья, По силе грамоты о вольности дворян Хватайке отсудил часть твоего именья В противность истине, в противность всем правам; Когда бы родственник к тебе из сожаленья Проворно схоронил в свой родственный карман, В сей ненасытный гроб монет, твои алтыны; Когда бы друг тебя наверну обыграл, — Скажи, увидевши столь нежные картины, Как ты о счастии моем бы думать стал? Прибавь же к этому всех большее несчастье — Зреть торжествующим неистовый разврат, В судьбе обманутых живое брать участье И видеть совести с фортуною разлад; С грабителем казны изобличенным вместе Быть в лучшем обществе, в почетнейших домах, С злодеем, коего давно на лобном месте Нам видеть надо бы у палача в руках; Смотреть, как делатель фальшивыя монеты Для света целого дает богатый пир: Педанта Колбертом зовут в стихах поэты И как разбойника признал владыкой мир — Тогда бы ты сказал, спеша под кров домашний: «Я лучше соглашусь взрыть целый огород, Простую воду пить, вкушать простые брашны И в хижине своей укрыться от хлопот! Ах! я не ведал бы в объятиях семейства, Кому судьба людей в градах поручена, Где всё на откупу, и самые злодейства, Где всё продажное: и совесть, и жена! Там не видал бы я людей в крестах без веры, Без чести в почестях, в почтеньи без заслуг, За деньги вышедших в дворяне, в офицеры Из целовальников, из самых подлых слуг! В селе не знал бы я, что даже в храмах веры С смиренной харею, с двуличною душей, Во всеуслышанье вздыхая, лицемеры Смышляют обмануть и бога, и людей!» Но если б сверх того ты, сделавшись поэтом За тяжкие своих родителей грехи, Любил читать, читать, читать пред целым светом Посланья, басенки, водяные стихи, Где и без «абие» слов много бестолковых, Любил, и трепетал, чтоб ваксы и сельдей Купец не обернул сатирою твоей; Чтобы поэма в честь, во славу дел Петровых На полке не сгнила — кус лакомый червей! Чтобы мессии в честь, настроя громку лиру, С Сурминым Клопштоку дерзнув идти вослед, Не написать, как он, на здравый смысл сатиру И в сумасшедших дом в жару не залететь, — Тогда бы ты узнал, что тяжело поэту И русские стихи порядочно писать, Что надо быть, как я, бессовестну, чтоб свету Свой жалкий бред в стихах французских предлагать. О ты! который жил всегда со всеми в мире, Который никого в свой век не проклинал, Ты проклял бы и жизнь, и страсть играть на лире И Феба с музами в ад к дьяволу б послал!

Теперь, мой друг! сравни, сообрази прилежно Быт барский хлопотный и тихий свой удел. Ты жизнь ведешь умно, спокойно, безмятежно, В крестьянстве быть всегда свободным ты умел; А я!.. о, верная примета сумасбродства! — Свободный званием, но в самом деле раб, Раб честолюбия, раб страсти стихотворства, Я жадности писать сопротивляться слаб! Свобода не одно с испорченною волей — Поверь: бедняк, как ты, стократно веселей, Стократ довольнее своей смиренной долей, Чем сонм философов, вельмож и богачей. Поверь… и Греция, и Рим тебе порукой, Сии невольники — Эзоп и Эпиктет… Ах! я забыл, что ты не просвещен наукой, Что незнаком тебе республик древних свет… Но ты и в этом прав: с простым и добрым сердцем И с маленьким умом, довольным про себя, Как я желал бы быть таким, как ты, младенцем! Как рад бы я прийти учиться у тебя! Не зная римских прав, живешь в ладу с соседом; Без математики ты знаешь свой рубеж И, веры праотцев не искажая бредом, Постишься, молишься и тихо крест несешь. Не спрашиваешь ты Жан-Жака и Платона, Как целомудренно жену свою лобзать; Умеешь выполнить свой долг без Цицерона; Готов последний грош убогому отдать. Ты трезв, трудолюбив, спишь на пуку соломы; Работе, отдыху — всему урочный час; С французской кухнею, с шампанским незнакомый, Ешь кашу русскую, пьешь в будни русский квас, А в праздник русское, а не заморско пиво. Зато и в пятьдесят ты бодр, румян в тягле, Зато вспахать тебе полнивы в день не диво; Зато не думаешь еще об костыле; Зато, мать судорог и дочь невоздержанья, Подагра твоего не посетит одра. Она пойдет искать великолепна зданья И ложа пышного, на коем доктора, Мигрени, колики и спазмы испытуют Терпенье богача; где совести укор И веры тайный глас впервые торжествуют И где наследников веселых полон двор. Тогда как ты, простяк, без страха, без томленья, С живою верою к могиле подойдешь И, дальний, трудный путь сверша, до воскресенья Простясь с домашними, приляжешь и заснешь! А мы… безумные с науками… но полно! Не всё, что на сердце лежит, пересказать! И так я час болтал без умолку, довольно! Мне время рифмы плесть — тебе пора пахать!

1807