Ольга Ермолаева Вот часовой, обставленный тулупом...

Вот часовой, обставленный тулупом, у КПП; стоймя в снегу лопата; тот с гречкою котёл, тот с рыбным супом, в обитой жестью кухоньке стройбата. Терпеть — неразогбенным и бездумным… На праздник здесь пельмени-самолепки. Так говорят с глухим и слабоумным, как с салабоном говорят в учебке. Бездумным: безгранично и упорно ждать, как на запасном пути — вагоны… Слежавшаяся, выцветшая форма; совсем недалеко укрепрайоны. Соседних сопок ржавчатая охра с кипрейной — к ветру! — роскошью заката: огнём морковным ослепляют окна общаги офицерской, медсанбата. Все лица пальцев, полные вниманья, там, в валенках, зажаты, сиротливы. Как передать объёмный клуб дыханья, его корпускулярность и разрывы?. Не вспоминать про плитку в станиоле, про вкус её — кофейный, нет, ванильный… С пятком консервных банок в солидоле тоскуя, дембеля гудят в гладильной. Всю ночь (в казарме сонной — запах пота, снов золотые протоплазмы, блямбы) на проводах мотается у входа решётчатый стакан висячей лампы. Дурят, смещаясь, оружейки стены, рябит, двоится яблонька в извёстке, всё снится гибель Солнечной системы, и вспышки пчёл, и сам на треть из воска, здесь в валенки вмерзающий, недвижный, как Ерофей Хабаров у вокзала… Тяжёлой сумкой снег цепляя пышный на волю повариха почесала… И что там письма, в гарнизоне бляди, товарищ старшина пёсьеголовый, — дожить, дошкандыбать, смести не глядя всё, что поставят — в как его? — в столовой… Что детство, чай с малиной, дрянь касторки, пред зверской жаркой зыбкостью матраца?. …Чуть свет, оскриплым строем от каптёрки отправятся взвода на чистку трассы.

2005